Энигмастер Мария Тимофеева
Шрифт:
Следующий аргумент состоял в том, что Стася Чехова всегда и все учитывала. Коли уж она сказала, что не должно быть цунами, стало быть, и не будет.
И наконец, Машина интуиция, которую в корпусе энигмастеров ценили и развивали специально. Если у Маши внутри, где-то под сердцем, вдруг начинал копошиться докучный червячок по имени Здесь-Что-То-Не-Так, то практически всегда это означало, что именно здесь именно не так что-то и было.
«Что там были за слова? – подумала Маша, входя в лингвистический кластер видеала. – Камманна? Бодайна…» Малыш Сабуро безыскусно заливал насчет их значений. Неглубоких Машиных языковых познаний было достаточно, чтобы уловить несоответствие конструкции лексических единиц и приписываемых им значений. Ее подозрения с блеском оправдались.
«Камманна»
Ну что ж… Эти эпитеты вполне можно было приклеить к ожидаемому цунами. Хотя Маша была почти уверена, что ее желали не просто обмануть, а злостно обдурить и лишить главного приза.
«И еще что-то, – попыталась она вспомнить. – Кюсю? Рюкю? Но это названия островов. Зачем пилотам-айнам нужно было о них рассуждать?» Она закрыла глаза, сосредоточилась, обратилась к акустической памяти – своему сильному месту. С музыкальным слухом у Маши и так было неплохо, а уж ритмические последовательности она запоминала хорошо и надолго.
«Кусо-кёрю, вот».
Она ввела эти слова в строку переводчика.
Смущенно хихикнула, плутовато оглянулась, не читает ли кто с экрана через ее плечо, а затем довольно откинулась на спинку кресла.
Из разрозненных кусочков понемногу складывалась чрезвычайно захватывающая мозаика.
Похоже, Маша узнала, какую древнюю традицию пытались оградить от вездесущих гайдзинов.
«Большой, медлительный динозавр», – говорили пилоты. И присовокупляли к последнему слову неприличный эпитет.
Маша даже рассердилась немного. «Вы не хотели показать мне Годзиллу. Так нечестно!» Скрывать информацию от энигмастера – последнее дело. Для энигмастера, чтоб вы знали, информация есть основной инструмент профессии… В то же время ей хотелось крутиться в кресле и хлопать в ладошки, припевая: «Интересно, интересно, интере-е-есно!..», хотя обстоятельства к тому располагали менее всего.
По мере того, как Маша овладевала эмоциями, к ней возвращалось и критическое восприятие реальности.
Годзилла был плодом вымысла, кинематографическим монстром, что олицетворял собой неизжитую боль от ядерных бомбардировок и страх перед их повторением. Годзилла никогда не существовал в природе, да и не мог бы существовать по целому ряду причин, одна из которых заключалась в том, что живую тушу размером с небоскреб раздавил бы собственный вес.
«Неужели не Годзилла? – мысленно огорчилась Маша. – Какая жалость! Это было бы лучше всякого цунами…»
Тогда что же?
Она вспомнила о профессоре Танака. Его научный интерес был последней живой ниточкой, что в обход банального природного катаклизма вела к гигантскому чудовищу из старого кино.
Маша глянула на часы: времени было еще навалом. За сто десять спокойных минут ей предстояло найти в Глобале сведения о профессоре Танака и его трудах. И по возможности извлечь из них что-нибудь полезное.
Поиск начался с неприятного сюрприза. То есть, ученых с фамилией и даже именем Танака она нашла несколько тысяч, но никто из них не был криптозоологом. И не выглядел вожаком бандитской шайки.
Маша вдруг вспомнила: «профессор Танака» – такой был псевдоним у актера, игравшего упитанных злодеев-азиатов в классических боевиках. Поскольку у нее не было оснований отказывать современному тезке актера в специфическом чувстве юмора, Маша решила подойти к поискам более творчески. Криптозоолоогия – довольно экзотическая наука в эпоху, когда снежный человек находится под защитой природоохранных ведомств, морской змей плещется в гонконгском океанариуме, а посмотреть на конгозавра в природной среде на озере Теле организуются экскурсионные туры. Следовательно, по-настоящему увлеченными, а главное, фундаментальными исследователями в этой области могут быть единицы.
«Единиц», впрочем, тоже набралось не на одну сотню. Маша с любопытством вглядывалась в лица этих странных людей, словно бы освещенные изнутри огоньком фанатизма. Кем же еще можно быть, чтобы искать то, что давно уже найдено, и радоваться обнаружению в добром здравии какого-нибудь гигантского геккона, на самом деле – не слишком крупной, но крайне скрытной ящерки, что считалась вымершей вот уже
Впрочем, круглая физиономия Дзюнъити Хисамацу, доктора биологии из университета Тохоку, даже в таком странноватом обществе сохраняла свирепое выражение. Маша не завидовала его студентам. Она только не поняла, зачем ему скрывать свое подлинное имя под псевдонимом, если в Глобале так просто докопаться до истины. Возможно, здесь была замешана еще какая-нибудь местная традиция. Например, для каждого рода деятельности – свой псевдоним. А для семейного, к примеру, круга – настоящее имя. Но возникал вопрос, что было для Хисамацу-сэнсэя семьей – уж не синдикат ли Кодзима! Тоже интересно, но могло подождать…
У профессора Хисамацу отыскалось три больших монографии, а также не менее полусотни статей, и все на японском языке. Маша уже начинала жалеть, что так легкомысленно отнеслась к расширению своих лингвистических познаний. Встроенный переводчик как умел справлялся со своими обязанностями, но иногда плоды его трудов были поливариантны и взаимоисключающи, как то: «давно вымер (вар.: недавно вымер)… пятнистый императорский кот (вар.: полосатая самурайская собака)». Да и перлов хватало.
Маше все сильнее казалось, что она громоздит глупость на глупость, что ищет в прекрасно освещенной комнате большую черную кошку, которая даже и не думает прятаться. Сидит, вылизывает лапу и поглядывает на Машины потуги с общеизвестной кошачьей иронией.
Только она совсем не черная. А перламутровая.
Кто-нибудь встречал в природе перламутровых кошек?
Переводчик как раз споткнулся на очередном заголовке, мучительно выбирая между «жемчужный» и «перламутровый». Все потому, что ему нужно было как-то пристегнуть этот эпитет к существительному «гора».
Маша со вздохом пресекла его страдания и прочла что получилось. «Жемчужный Утес в мифологическом дискурсе эпических повествований малых островов Родины Солнца на примере «Кайдзю-моногатари» и ряда несистематизированных источников». Хотелось верить, что Хисамацу-сэнсэй хотя бы сам понимал, о чем его исследование. Или переводчик умничал, что тоже не исключалось.
Маша по диагонали пробежала взглядом небольшую в сравнении с монографиями статью, не обращая внимания на переводческие ляпы. Задержалась на таблицах в приложениях. Нахмурив брови, вернулась к статье. Снова обратилась к приложениям: теперь ее заинтересовал текст собственно «Кайдзю-моногатари». Со старояпонским переводчик обошелся особенно вольно, хорошо хоть от себя ничего не вписал. «Интере-е-е-есно…» – напевала Маша, позабыв обо всем на свете. «Кайдзю-моногатари», иначе – «Повесть о чудовище», по размерам не превышала школьного изложения на тему «Как я провел каникулы». В ней высоким штилем излагалось приключение некого рыбака, заброшенного страшной бурей на остров Хагэхати (этот топоним переводчик счел за благо перевести как «Мертвая голова», но, словно бы устыдившись собственного полета фантазии, сделал уточнение: «Лысый череп»). От пережитого ужаса и страданий рыбак, которого звали Ватасиваэби, изрядно повредился рассудком. Когда буря утихла и рыбака сняли с каменистого, напрочь лишенного растительности клочка суши (один ри в длину, а в ширину и половины того нет), он понес какую-то болезненную чушь. Будто бы в самый разгар стихии пучина разверзлась и на остров ступило чудовище по имени Жемчужный («Перламутровый!» – не изменил себе переводчик, задержавшись на слове «синдзю») Утес в рассуждении отправить его на дно морское, благо размеры позволяли. Почему Жемчужный, автор не объяснял, но это было вполне в мифологической традиции: просто давать вещам имена, о смысле которых читателю оставалось лишь гадать, а не догадаешься, так сам дурак и получаешься… Уж совсем было занесло чудовище ногу с тем, чтобы топнуть сколько есть силы (вариант от переводчика: «Со всей дури!»), как рыбак, справедливо решив, что терять ему нечего, выпрямился во весь свой жалкий рост и обратился к нежданному гостю с речью. «Привет тебе, моя ослепительная погибель! – возгласил он. – Не ведал я, недостойный, что паду столь прекрасной смертью, но сердце мое разрывается от скорбной мысли о том, что не узнают родные и друзья, какой превосходный выпал мне жребий на склоне жизни!..» Ну, и, как водится, на лету сложил хайку: