Енот и Пума
Шрифт:
— Жаль, не слышал начала истории, но последняя часть рассказа — вранье, даже бессовестное вранье! — все повернулись к окну. В окне виднелась улыбающаяся бородатая голова.
— Сейчас Вюртемберг расскажет правду, — крякнула с пола индейка, узнавшая его по голосу. Красный нос ее раздулся.
— Правду я, разумеется, не расскажу, потому что в этом случае правда не очень интересна. Не хочу рассказывать правду. Хочу остановиться у вас на ночь.
В честь появления фон Вюртемберга поднялась хорошо организованная суета. Во всем доме и на веранде, и под навесом для лошадей
Все бобры и Быстрый Олень получили от гостя в виде Приветственных Ритуальных Прутиков ветки белых кораллов, а сам Вюртемберг сделался обладателем большой вишневой ветки с ягодами. Кроме того, Пуме была подарена кукла, Мама обрела цыганскую шаль, а Папа книгу, о которой давно мечтал, настолько редкую, что даже Вюртемберг сумел достать только сохранившиеся последние восемнадцать страниц. Енот, на долю которого подарка приготовлено не было, неожиданно оказался владельцем великолепного предмета из бронзы и черного дерева, служащего, по уверениям гостя, для определения Права и Лева.
Вюртемберга усадили за стол. На столе появились бобы, сладкий перец, рисовая каша, гренки с мармеладом, печеная рыба, бутерброды с красной икрой, пирожки и что-то еще. Вюртемберг ел, стрелял вишневыми косточками в открытое окно и улыбался.
— Вы уверены, что индюшка заблуждается? — спросил Енот.
— Конечно, все это гнусные инсинуации.
— Как, как? — спросила Пума, дожевывая укроп.
— Вранье, — пояснил фон Вюртемберг, — я внимательно изучал историю Крестовых походов, — при этом он сел так, чтобы свет от лампы не падал на его старый плащ с бледным следом креста, споротого четыреста лет назад, — так вот, ничего подобного…
Тут дверь приоткрылась, но никто сначала не увидел вошедших. Потому что вошедшими, вернее, вбежавшими, оказались запыхавшаяся крупная ящерица и три существа размером с палец, сидевшие у нее на спине. На этих троих были зеленые платья с кружевами, рюшами и воланами, а на темноволосых головах были надеты то ли венки, то ли бусы из мельчайших красных цветов. На самой маленькой — шляпа с городом на макушке. Крепостные стены, несколько домов, башня, пальмы и кипарисы виднелись отчетливо.
— Сеньор! Вот Вы и нашлись!
— Наконец-то!
— Радость моя, сеньор Вюртемберг, какое счастье!
Мелкие сеньориты страшно галдели. Одна девица запрыгала от радости и отдавила каблуком ящерице хвост. Та взвизгнула и икнула.
— Милый, почему Вы нас так не любите? — возмущались они, быстро взбираясь по пыльным сапогам рыцаря.
— Зачем Вы бросили нас в лесу?
— Нас, слабых девушек. Беззащитных… — слабые девушки цепкими лапками уже хватались за складки одежды и лезли вверх, с проворством белок.
— Да,
— Эта ведьма околдовала Вас, сеньор!
— Если бы она не умерла от бубонной чумы, ее сожгли бы на костре, — кричали безжалостные девушки звонкими голосами.
— И не говорите, что все неправда!
— Бросаете нас, таких милых, симпатичных…
— Не можете ее забыть. Ее синих глаз!
— Лица, цвета сапожной подметки.
Компания добралась до плеча рыцаря, где были ременные застежки кирасы.
Вцепившись руками и ногами в эти ремни, жестокие болтуньи вросли прямо в кожу ремней. И тут все увидели, что это кусты алых роз. Только очень маленькие. Ящерица взбежала по ноге хозяина. Передними лапами уцепилась за пояс, задние растопырила в стороны, замерла и превратилась в длинный кинжал.
— My love like red-red rose. Да, кожа у нее была темновата, — прокашлял набалдашник рукоятки кинжала. На рукоятке, на недавнем желтом в черную поперечную полоску животе ящерицы, проступили черты смуглого девичьего лица волшебной красоты.
Лицо было сделано из стертой кожи (действительно из подошвы, а голубые глаза из бирюзы). Фон Вюртемберг не выдержал и вынул кинжал из ножен, чтобы посмотреть, что же он все-таки изобразил.
— Рептилия, у тебя хорошо получилось, — сказал он, — такой она и была.
И тут бирюзовый глаз подмигнул ему. Этого не надо было делать. Вюртемберг вздрогнул, нахмурился и запустил ножом в потолочную балку. Кинжал сам изменил направление полета и воткнулся прямо над летучей мышью, дремавшей под потолком.
— Ой, мама, — сказала мышь.
— Ханигейм? — спросил кинжал, — не побеспокоил?
— Ну, что ты! — любезно отозвался летучий вампир, с ужасом глядя на сверкающую сталь, торчащую из бруса прямо у него между лапами.
— Вот и славно, — он ящерицей соскользнул с потолка, опять взобрался по ноге, залез в ножны и замер. Лица на его ручке уже не было.
— Ты не Ханигейм, а Ханинг Айн, — холодно сказал Вюртемберг.
— Ладно, ладно! Вот Енота тоже теперь зовут Быстрым Оленем и ничего. Енот тоже знает, что я Ханинг Айн. Что Вы ко мне привязались!
— Моя привязанность не случайна, — объясняться рыцарь не стал, но угрозу Ханинг Айн почувствовал.
— Давайте ужинать, — сказала Мама.
Все поужинали еще раз, чтобы поддержать Вюртемберга, а фон Вюртемберг просто поужинал.
Потом он спел несколько старых красивых песен. Это были песни разных народов и времен, нежные и печальные.
— А теперь — последняя, — сказал он — и прорычал пару нелепых матросских куплетов про драку в портовом кабаке. Было уже очень поздно.
— А ты знаешь, Пум-Пум, у кого старая индюшка набралась завиральных историй? — спросил рыцарь у Пумы, когда они с Енотом отправились умываться перед сном во двор, — их рассказали розовые кусты, которые все время путешествуют со мной. Кусты я периодически высаживаю в грунт, чтобы не зачахли, оставляю с ними Рептилию — она ухаживает за розами, рыхлит землю, поливает. Потом они меня догоняют.