Эоловы арфы
Шрифт:
– Оставьте, господин Энгельс!
– Но разве это не правда? Разве уже не утонули около двадцати фабрикантов в нашей шелковой промышленности? Разве не пошли на дно Беннок, Туэнтимен и Ригг? А за границей! Шрёдер - в Гамбурге, Хаймендаль, Линде, Трапиенберг - в моем родном Вуппертале. В Вене обанкротились сто пять фирм. В Америке картина еще выразительней... Ясно, что этим людям уже никак не грозит опасность быть повешенными. Кто же вешает утопленников!
– Ах, лучше бы вас не слушать!
– в сердцах воскликнул до сих пор молчавший Джемс Тернер, очень богатый шестидесятилетний
– Я хочу узнать у господина мэра, правда ли, что в последнее время в нашем городе были случаи грабежей и даже - страшно сказать убийств.
Поттер ответил не сразу, видимо, ему не очень-то хотелось говорить на эту тему, но потом, приняв во внимание, что находится все-таки в своем кругу, он выдавил из себя:
– Да, господа, такие случаи имели место. Более того, я не хочу от вас скрывать, что число их день ото дня растет...
– Странно, если бы дело обстояло иначе, - сказал Энгельс.
– Ведь безработных становится все больше. Сперва они лишь бродят по улицам и нищенствуют, но потом им приходит в голову вполне естественная в их положении мысль: а не позаимствовать ли у братьев во Христе - купцов и фабрикантов, когда они встретятся в темном переулке, некую толику их накоплений?
В это время в дверях зала появился Ричард Кук, один из совладельцев огромной текстильной фабрики на Оксфордрод. Он окинул взглядом публику и, почему-то остановив свой выбор на группе, в которой стоял Энгельс, подошел к ней.
– Господа!
– с вызовом бросил Кук, и от него пахнуло вином.
"Прийти на биржу в подпитии? И в такое время?
– подумал Энгельс. Этого с английскими деловыми людьми, вероятно, не случалось еще от века".
– Господа!
– повторил Кук.
– Мы распродаем своих охотничьих лошадей и собак. Гончих уже продали, остались сеттеры. Кто купит? Уступим по дешевке...
– Сударь! Что вы говорите!..
– развел руками Поттер.
– Не верите? Мой брат Дэвид уже рассчитал всех слуг и покинул свой дворец, чтобы отдать его внаем. Кому нужен дворец? Вы мне не верите? Берите дворец! Жалеть не придется...
– Я лично верю вам вполне, - сказал Энгельс и, полуобернувшись к Тернеру, вполголоса добавил: - Вот вам еще один из тех, кому уже не грозит быть повешенным.
Оборачиваясь, Энгельс заметил человека, показавшегося ему знакомым. Он вспомнил, что этот человек в течение всего разговора был здесь, неподалеку, но Энгельс почему-то так ни разу и не вгляделся в него. Сейчас же, едва бросив еще один, мимолетный, но внимательный взгляд, он сразу понял, кто это: да шпик же, карауливший его утром! Значит, он слышал весь разговор, все доводы и все предсказания Энгельса!.. Ну и что? Если ты не побоялся высказать все это в присутствии члена парламента и мэра, то что тебе жалкий шпик! Плевать на него.
По залу прошло какое-то быстрое, тревожное движение, послышались приглушенный говор, вскрики, несдержанные проклятия.
– Что такое? В чем дело?
– Господа!
– дрожащим, словно предсмертным голосом произнес кто-то рядом.
– Цена фунта хлопка сорта мидлинг упала до семи пенсов...
Краснолицый Поттер
– Черт подери! Неужели вы были правы, Энгельс?
– бросил он и куда-то ринул свою тушу - видимо, туда, где можно проверить полученное известие.
Вслед за мэром рассеялись и остальные. Шпика нигде не было видно. Энгельс снова решил пройтись по залу и понаблюдать.
– Семь пенсов, семь пенсов... Что же теперь будет?..
– Французские фабриканты обращаются со своими рабочими так бесцеремонно, будто никогда не бывало революции.
– Сэр, чья бы корова мычала...
– Десять и три четверти пенса, сударь вы мой, - это хорошая цена за фунт пряжи. Больше я дать не могу.
– Позвольте, но я продавал за четырнадцать и даже четырнадцать с половиной.
– Это было вчера.
– Ну давайте одиннадцать с четвертью, и по рукам.
– Такую цену давали утром, а сейчас уже близится полдень. И, надеюсь, вы слышали, сколько теперь стоит фунт мидлинга. Мидлинга!
– Хорошо. Ваша взяла.
– Десять и три четверти?
– Да, да, чтоб вам провалиться...
– Еще месяца три - и пляска, мой милый, начнется вовсю...
– Человек, бывший в Ливерпуле в понедельник, уверял меня, что на тамошней бирже лица вытянуты в три раза больше, чем здесь.
– Скоро все английские бизнесмены станут похожи на лошадей.
– На загнанных кляч, с вашего разрешения...
– Старина Брей, в отличие от многих, еще сохранил чувство собственного достоинства и потому вовсе не предлагает своего товара, видя, что никто ничего не может продать.
– Подумаешь, какой гордец! Брей, Грей, Дрей - все сейчас сравнялись...
– И никто не продает фабрикантам пряжу иначе как за наличные или под верное обеспечение. Наличные - и только! Деньги на бочку - и все! А где их взять?..
– Плохо, почти безнадежно, несмотря на двукратную большую субвенцию...
– И все-таки я утверждаю, что кризисы - это выдумка социалистов.
– Пардон, но факты!
– Это просто случайное стечение неблагоприятных обстоятельств...
– Но вы же сами на этом горите!
– Случайно! Совершенно случайно!..
Прорезая суетящуюся толпу то в одном, то в другом направлении, высокий, спокойный, улыбающийся Энгельс внимательно вслушивался в разнообразно-однообразный панический говор, всматривался в знакомо-незнакомые потерянные лица.
Давно пора было в контору. Когда Энгельс уже направился к выходу, его нагнал Понди, видимо поджидавший удобного момента.
– Извините, сэр, - сказал он, слегка касаясь руками остановившегося Энгельса.
– То, что вы говорили нам, ужасно, но, видимо, вы человек сведущий. Могли бы вы ответить мне на два вопроса?
– Если это в моих силах, господин Понди.
Понди благодарно кивнул.
– Во-первых, я хотел бы узнать вот о чем. Мы купили семь тысяч кип шелка. Шелк еще на кораблях в море. Когда корабли прибудут, то, видимо, кое-какую сумму придется оплакать, - горбун сделал жалкую попытку улыбнуться.
– Как вы думаете, велика ли может быть эта сумма?