Эпизоды народной жизни начала XX века
Шрифт:
За дровами
Хороша страна Россия! Другой такой по всей Земле не сыскать. Где ещё найдётся такая, чтобы вёсна были соловьиными, лета – красными, осени – золотыми, а зимы – долгими, а ещё снежными и морозными. И много чего ещё приносит со своим приходом зима, за что любит её русский человек и ласково называет зимушкой: это и гладкие дороги, когда быстро и легко катят лошадки сани на деревянных полозьях, подбитых железной полосой; и радость ребятишек во многих играх-забавах; это и обильные застолья с мясными кушаньями, разносолами, блинами, сладким чаем с пирогами да пышками. Зимушка – это и короткие дни с длинными вечерами под родным кровом, полные полезными занятьями, кои вовсе не в тягость домочадцам, а напротив –
Славно зимовать, коли всё в крестьянском хозяйстве как надобно к морозам сладилось: урожай добрый выращен, собран, по амбарам, погребам схоронен, сено для скотины накошено сколь надобно, но, самое главное, – в полном достатке наготовлено топлива для печей, коего потребно ох как много! Оттого среди многих трудов и забот думка о том, чем отопиться грядущей зимой, не покидает заботливого мужика. Много чего идёт в топки прожорливых печей. В русской печке еда готовится на подовом жару, потому для неё годятся и хворост, и сухая сосновая хвоя, которые горят быстро, и жару от них достаточно, но вот для обогрева жилища хворост и хвоя никак не подходят. Тут уж не обойтись без настоящих дров – еловых, сосновых, берёзовых. У берёзовых древесина плотнее, потому горят дольше и тепла от них куда больше.
Семья у Боровковых большая. Пётр Сергеевич, глава семейства, с женою Александрой Кузьминичной, четыре сына – Андрей, Егор, Никита, Илья и две дочери – Нюра и Параша. Старший Андрей, правда, уехал в Тулу и пустил там собственные корни, поступив на службу на казённый оружейный завод и женившись на городской. Егор же с Никитой привели своих жён, как спокон веков водится, под отчий кров. Илье, по малолетству, о женитьбе думать было ещё рано, и дочери, пока не выданные замуж, тоже жили с отцом-матерью. По семье и немалому достатку владели Боровковы и просторным домом с тремя печами – русской и двумя голландками, а на усадьбе – баня, наполовину крытый скотный двор, овин, три амбара, сенной и дровяной сараи, два погреба.
Нынче, изрядно потрудившись на сенокосе и повечерив, семейство Боровковых чаёвничало. На столе стоял самовар на медном подносе, стаканы с чайными ложками, блюдца, большой красный в крупную белую горошину заварной чайник на самоваре, сухари в соломенной хлебнице и кусковой сахар в стеклянной сахарнице. Дочери чаёвничали так: обмакивали в стакане сладкого чая сухарь, откусывали размягчённый кусочек, запивая глотком напитка. Пётр Сергеевич же с остальными домочадцами предпочитали пить чай вприкуску, что являло собой не что иное, как непризнанную в качестве национального культурного явления церемонию чаепития по-русски. Посему будет уместным описать её здесь во всех подробностях.
Глава семейства достал из выдвижного ящичка увесистый нож, положил себе на левую ладонь один из крупных кусков сахара и расколол его, ловко и метко ударив по нему длинным лезвием так, что кусок распался на удерживаемые ладонью почти равные половинки, каждую из которых тут же постигла та же участь – быть в свою очередь безжалостно раздвоенной. На этом экзекуция над белой сладостью не закончилась. Теперь в дело вступили явившиеся в руках Петра Сергеевича маленькие кусачки, коими он теперь стал отщипывать от уже наколотых кусков совсем уж крохотные, не многим больше подсолнечного семечка, кусочки. После того как сахарные семечки, будучи нащипанными в достаточном количестве, оказались в сахарнице, можно было приступать собственно к чаепитию вприкуску. Тут горячий чай из стакана положено было налить в блюдце и, поддерживая его всеми пятью пальцами снизу, поднести ко рту. Другой же рукой, взяв из сахарницы сладкую семечку, положить
– Да… Раньше-то, при дедах ваших, когда у общины свой лес был, горя с дровами вовсе не знали, – делился за чаем своими мыслями с сыновьями Боровков старший, – платить-то нужды не было. Бывало, придёт мужик к деревенскому старосте, так и так, скажет, спалил, мол, весь дровяной припас, давай определяй делянку на столько-то возов леса. Ну, знамо дело, поставит ему магарыч. Вот и всех хлопот! А дальше не жалей, мужик, рук и лошадей: вали, руби, грузи да вози. Ну и повырубили обчественный лес-то. Да…
– А что ж так-то – недальновидно? – спросил задумавшегося отца Никита.
– Да дурнями были. Надо ж было новый лес на вырубках садить, да не нашлось, должно быть, вовремя умного-то человека, чтоб вразумил народ. Теперича вот приходится платить за казённый лес, да лесничего чем ничем ублажать, чтоб не медлил с приказом лесникам делянку определить и деревья пометить. Так что завтрева, как рассветёт, запрягай кобылу в дрожки, Егор, поедем с тобой в лесничество. А тебе, Никита, со своей бабой и невесткой, наказ будет сеном, что за болотом-то накосили, заняться – собрать и в стожки сметать. Илюшка с сёстрами остаются дома матери помогать по хозяйству. Ладно, пора уж и почивать. Утром всех до свету разбужу.
Поутру, чуть только забрезжил рассвет, Егор запряг в дрожки молодую кобылу, по вороной её масти названную Вороной, кликнул отца и, как только тот уселся на сиденье, щёлкнул вожжой по лошадиному боку, зычно, врастяжку, прикрикнув на лошадь: «Но-о-о, милая!». Ворона тут же прянула и пошла резвой размашистой рысью. Езды до лесничества было никак не меньше полутора часов.
«Ну вот! Почитай, уж приехали», – сказал долго молчавший в дороге Боровков старший, увидев за речной излучиной высокий заросший липами бугор, на котором располагалось лесничество. Оставалось только подняться по крутому мощённому известковым камнем въезду, ведущему на самый верх холма. Изрядно подуставшая Ворона тяжёлым шагом, отмахивая головой, втащила дрожки на поляну, окружённую казёнными строениями лесничества – домами с квартирами лесничего и лесников, конюшней для казённых лошадей, постройками для всякой домашней скотины и всего прочего. На одном из домов с крытым крыльцом в три ступени бросалась в глаза вывеска: «ЛЕСНИЧЕСТВО ПЛАВСКОГО УЕЗДА». На ступенях крылечка стоял, опершись задним местом на балясник, в форменной одежде незнакомый Петру Сергеевичу человек и курил городскую папиросу. Сойдя с дрожек, проситель Боровков прихватил рогожный мешочек с тремя завёрнутыми в чистую тряпицу запечёнными курами и направился к крылечку.
– Доброго здоровья! А что, господин лесничий у себя?
– Ну я лесничий. Тебе чего надо-то?
– Дык мы это… мы Боровковы будем, – сняв с головы картуз и кивнув в сторону Егора, сидевшего на бричке, начал свои сбивчивые разъяснения Пётр Сергеевич. – Крестьяне мы местные. Вот хотели лесу прикупить на дрова. А вы, ваше благородие, стало быть, назначены на должность вместо их благородия Николая Николаича?
– Совершенно верно, сударь. Ну так что ж, дело твоё понятно, проходи в кабинет.
Зайдя в знакомое помещение, старший Боровков остановился у двери, а новый лесничий прошёл дальше и сел за письменный стол, стоявший у стены напротив входа в кабинет.
– Ну так говоришь, лес хочешь прикупить на дрова?
– Дык ведь а как же – обогреваться-то зимой надоть. Прошу прощения, а как вас звать-величать-то?
– Обращайся ко мне «господин лесничий». А что это у тебя в мешке?
– Это? Да это, господин лесничий, курочки печёные. Уж не погребуйте, примите наше угощенье.