Эпоха гонений на христиан и утверждение христианства в греко-римском мире при Константине Великом
Шрифт:
Главное, что поражает историка при взгляде на Константина, как первого христианского императора, это то, что он стал на стороне христианства и христиан в такое время, когда число христиан по сравнению с язычниками представляло меньшинство*. Мы понимаем, когда какой-либо император из политических расчетов принимает сторону той религии, которая имеет наиболее приверженцев; но Константин принимает сторону меньшинства. И однако, это меньшинство было действительно силой в Империи. Для того чтобы позволить себе этот шаг, нужно было обладать гениальной проницательностью, какой, без сомнения, Константин и обладал. Поэтому-то даже историки, мало расположенные к этому историческому деятелю, т. е. Константину, относят первого христианского императора к лицам необыкновенным. Буркхардт пишет, говорят о Константине:"Великий человек часто, не зная того, исполняет высшие определения"**. Без сомнения, эпоха, когда жил и действовал Константин, указывала, куда нужно было идти, — идти ли вслед за язычниками, дорожившими своим прошлым, или за христианами; но чтобы решиться на последнее прямо и твердо, смело и бесповоротно, как это сделал Константин, для этого нужно возвыситься над эпохой, уметь прозревать будущее в истории. Это именно и удалось сделать Константину. Это и дало ему имя Великого***. Но не одно твердое намерение Константина дать вес и значение христианству в замене язычества, намерение, которое он взялся осуществить и осуществил, дает ему выдающееся место в ряду других государей римских. Он совершил еще немало блестящих дел, увековечивших его имя в истории. Его быстрые и необычайные военные действия, приведшие к единовластию в государстве, составляют предмет изумления для историков. Буркхардт сравнивает в этом отношении Константина с Наполеоном, с которым"он имеет сходство, — по замечанию того же историка, — и в других отношениях"****. Далее, только гениальный человек мог создать новую столицу
______________________
* Burckhardt. Die Zeit Constantin's des Grossen. S. 322.
** Ibid. S. 309.
*** Значение дела Константина, давшего торжество христианству над язычеством в Империи, для дальнейшей истории, в особенности византийской, обстоятельно выяснено в труде проф. Курганова"Отношения между Церковью и гражд. властью в Византийской империи". Казань, 1880.
**** Burckhardt. Op. cit. S. 319.
***** Григория Богослова Творения в рус. пер. Т. IV. С. 34. 1–е изд. Другие позднейшие свидетельства касательно исторического значения Константинополя (Никиты Хониата, Экономоса) см. в вышеупомянутом труде проф. Курганова. С. 30–34.
****** Кейм, не принадлежа к поклонникам Константина Великого, собрал в одном месте своего сочинения"Der Ubertritt Constantins des Gr. zum Christenthum"(Zurich, 1862) все, что высказано разными историками неблагоприятного о характере Константина, именно о его лицемерии, трусливости, его суетности и тщеславии, его склонности к лести и пр., единственно затем, чтобы, не входя в опровержение всех этих воззрений, воскликнуть:"Как много субъективного, противоречивого и неисторического в каждом из этих воззрений!"(S. 103–104).
******* Жизнь Константина, I, 46.
******** Ibid. IV, 54.
********* Ibid. III, l.
______________________
Буквально же понимать слова Евсевия, как хотят делать некоторые историки, чтобы поставить в подозрение беспристрастие этого историка, по меньшей мере, странно*. Константин, по словам Евсевия, смиренно выслушивал его длинные речи — религиозного содержания, — не позволяя себе выделиться из ряда прочих слушателей и присесть, хотя дело происходило не в храме, а во дворце**. Та чарующая простота, та ласковость тона, с какими пишет благодарственное письмо великий император вовсе не важному епископу небольшого города — Евсевию Кесарийскому, — выражая свою признательность за присылку этим последним какого-то своего богословского трактата о праздновании Пасхи, дают видеть в Константине человека, которого счастье и власть не сделали ни гордым, ни высокомерным***. Константин, как видно из указанного факта, остался"человеком и на троне". Прибавлять ли еще и то, что сколько ни сплетали клевет на Константина языческие писатели древних времен, начиная с племянника его Юлиана Отступника, ни одно перо, руководимое ненавистью к первому христианскому императору, не дерзнуло записать или намекнуть на какие-либо факты, которые делали бы подозрительными нравственную чистоту и целомудренность чувств Константина. Константин принадлежит к целомудренным государям в истории, несмотря на семейные несчастья, несмотря на то, что кругом его царила нравственная распущенность, печальными образцами которой были тогдашние императоры — Лициний, Максенций, Максимин. Глубоко религиозный характер Константина, выражавшийся в том, что он всякое действие свое сопровождал проявлением христианских благочестивых чувств, неизгладимыми красками обрисован в сочинении Евсевия"Жизнь Константина"(De vita Constantini). Это сочинение от начала до конца проникнуто похвалой благочестию первого христианского императора. Притязательная критика может отрицать тот или другой факт в этом роде, передаваемый Евсевием, может перетолковывать по своему то или другое известие Евсевия ко вреду для славы Константина как истинно христианского государя, но подвергать сомнению правдивость всего сочинения Евсевия"Жизнь Константина"не в состоянии ни один историк. А если так, то глубоко религиозный характер Константина принадлежит к достовернейшим историческим фактам. И несколько страниц этого сочинения так же много говорят о благочестии равноапостольного царя, как все оно в его целом****.
______________________
* Для того чтобы отвергнуть значение свидетельства Евсевия о кротости и человеколюбии Константина, историки ссылаются на известные печальные факты насильственной смерти Фавсты, его жены, и Криспа, его сына от первой жены Минервины (Zosimus (языческий писатель). Hist., lib. II, cap. 29), — смерти, совершенной по воле Константина. Но, во–первых, история точно не знает, при каких обстоятельствах это совершилось; во–вторых, не желая оправдывать как-нибудь Константина от обвинения (для чего нередко историки–богословы прибегают к уверткам вроде того, что Константин в то время еще не был крещен — проф. Курганов, с. 19), мы должны назвать рассматриваемые событие несчастьем в жизни Константина, которое несомненно послужило к перерождению его духовного существа, научив его той кротости, человеколюбию и смирению, какими он отличался, по словам Евсевия, в последнее десятилетие своей жизни.
** Жизнь Константина, IV, 33.
*** Ibid. IV, 35.
**** В"Жизни Константина"говорится о Константине, что он предпочитал всему общество христиан:"Людьми верующими, — по словам Евсевия, — он ограждал себя как бы какими крепкими стенами"(IV, 52), — что он в особенности любил окружать себя сонмом христианских священников (I, 42; IV, 56), что он часто и подолгу молился (II, 12; IV, 17, 22), а также предавался посту (II, 14), проповедовал о христианстве и его значении — в обществе придворных и других лиц (IV, 29, 55), что сам он с глубоким благоговением выслушивал проповеди епископов (IV, 33) и т. д. В доказательство же того, как странно и искусственно иногда перетолковываются известия Евсевия о христианско–благочестивых поступках Константина новейшими историками, укажем лишь на один следующий пример: Буркхардт думает, что своей личной проповедью, с какой Константин обращался к придворным, он пользовался как средством влияния на умы, располагая их действовать в интересах государя, подобно тому, как правительства настоящих времен пользуются так называемыми официальными органами прессы для проведения известного рода воззрений в общество (Burckhardt. Op. cit. S. 357).
______________________
Законодательная деятельность Константина, имевшая целью урегулировать религиозное положение в Империи, начинается в 312 году эдиктом, который издан Константином вместе с Лицинием, управлявшим Востоком*.
______________________
* Имея в виду главным образом изобразить законодательную деятельность Константина, направленную к торжеству христианства над язычеством, мы оставляем в стороне раскрытие причин, содействовавших обращению Константина в христианство, во–первых, потому что этот вопрос уже был исследован нами в статье под заглавием"Обращение Константина Великого в христианство"(Душепол. чтение. 1877, январь); во–вторых, тот же вопрос обстоятельно раскрыт в серьезном сочинении проф. Лашкарева"Отношение римск. государства к религии до Константина включительно", гл. третья (Киев, 1876).
______________________
К сожалению, этот первый указ Константина не дошел
______________________
* При этом нужно сказать, что хотя в русской литературе есть несколько исследований о Константине, но ни один исследователь, сколько нам известно, не разобрал вопроса об указе Константина 312 года.
______________________
Первое мнение возникло давно и долго держалось в науке и не совсем еще оставлено ею и в настоящее время. Разумеем мнение, защищаемое в последнее время, после Мосгейма, Гизелером, Неандером и Гфрёрером*. Эти ученые, исходя от предположения, что рассматриваемый эдикт появился в Риме после знаменитой победы Константина над императором римско–италийским Максенцием, допускают, что содержание его было очень благосклонно к христианам, хотя в нем и заключались некоторые неопределенности, устраненные дальнейшим эдиктом Константина — известным Миланским эдиктом. В данном случае указанные историки в своем воззрении тесно примыкают к воззрению Евсевия, не замечая тех затруднений, с какими соединено это воззрение. Евсевий в своей"Истории"(IX, 9) говорит, что после знаменитой победы над Максенцием Константин вместе с Лицинием в Риме"единодушно и единогласно обнародовали в пользу христиан самый совершенный и обстоятельнейший закон"('o ), т. е. эдикт 312 года. Но есть все основания полагать, что закон 312 года издан не после победы над Максенцием, а до этой победы, и что содержание его настолько отличалось от последующего Миланского эдикта, что последний эдикт скорее издан с тем, чтобы упразднить его, чем развить и дополнить. Эдикт 312 года, говорим, не мог быть издан после победы на Максенцием. В самом деле, победа Константина над Максенцием произошла в октябре (27–го дня) 312 года, следовательно, рассматриваемый нами эдикт Константина мог появиться позже этого времени — в ноябре или декабре. Но этого никак нельзя допустить: следующий эдикт Константина — Миланский издан в самом начале 313 года, не позже марта, и, однако же, этот эдикт замечает о том эдикте, о котором у нас речь, что он выдан давно ( . Евсев. X, 5). Если бы эдикт 312 года издан был после победы над Максенцием, после уже октября, то каким образом указ Миланский, появившийся не позднее марта 313 года, мог говорить о первом эдикте, как"давно"изданном? Ведь законодательное действие, отстоящее от другого на четверть года, никто не назовет действием давнишним. Указ 312 года появился до времени победы Константина над Максенцием и, по всей вероятности, весной и никак не позже лета указанного года. Следовательно, между эдиктом 312 года и Миланским прошел, может быть, год**. Отсюда открывается, что ученые, как Гизелер и Неандер, ошибаются, допуская, что эдикт 312 года издан Константином в Риме после славной победы его над Максенцием. Они ошибаются и относительно содержания этого указа. Ставить его в параллель с Миланским эдиктом, столь благоприятным для христиан, и считать его лишь мало чем отличающимся от этого последнего, нельзя. Миланский эдикт, как мы заметили выше, скорее упраздняет эдикт 312 года, чем согласуется с ним. О содержании эдикта 312 года дает хотя краткое, но определенное сведение указ Миланский. Здесь говорится об указе 312 года в духе порицания и осуждения. Именно, читаем здесь следующее:"Так как в прежнем указе, которым дано право (свободно исповедовать свою религию), мы упоминали неопределенно*** о многих и различных условиях, то этим некоторые отвлечены были от сохранения своей религии". Вследствие чего"мы признали за нужное устранить условия****, о которых упоминалось в первом нашем указе (т. е. 312 года) касательно христиан, отменить и все то, что в нем представляется жестоким и несогласным с нашей кротостью"(Евсев. X, 5). Из этих слов указа Миланского, высказывающего суждение о предшествующем указе 312 года, совершенно ясно, что этот последний не был в собственном смысле благоприятным для христиан, и даже наоборот, он представляется препятствием к благополучию и благоденствию их. Некоторые сведения о том, каков был в самом деле указ 312 года, в чем заключались те"условия", на какие ссылается указ Миланский, может дать один указ императора Максимина, прямо касавшийся христиан и появившийся в том же 312 году, но не принятый во внимание такими учеными, как Гизелер и Неандер. Чтобы иметь право пользоваться сейчас названным указом императора Максимина для разъяснения содержания Константинова эдикта 312 года, следует указать те основания, в силу которых такое пользование можно признать позволительным и справедливым. Император Максимин, правивший Востоком, в своей законодательной деятельности представлял, можно сказать, эхо законодательной деятельности прочих императоров, правивших Империей в то же время и имевших больше прав или желания издавать указы, обязательные для государства. Максимин представляет собой такого императора, который весьма тщательно заботился о ненарушимом поддержании римско–императорского"концерта"***** (читатель, конечно, помнит, что с 284 до 323 года Римской империей правили одновременно не один, а несколько императоров на правах совокупного властительства в государстве). Как скоро какой-либо другой, более полноправный или влиятельный, император издавал общие религиозные законы, Максимин сейчас же особыми грамотами распространял действие данного закона в своих областях, не желая выделяться из общего"концерта". Поэтому грамоты Максимина служат лучшим комментарием к главнейшим законам, появившимся в те времена в Римской империи и обязанным своим происхождением уму и деятельности первенствующих августов. Так, известно, что лишь только Максимин призван был к управлению Востоком, он сейчас же повторил незадолго перед тем изданный указ Диоклетиана о повсеместном гонении на христиан******. Затем, в соответствующих грамотах, Максимин обнародует содержание толерантного эдикта Галерия (Евсев. IX, 1); также поступает, когда Константин издал Миланский эдикт, столь благосклонный к христианам (Евсев. IX, 10), хотя Максимин, как ярый язычник, не сочувствовал ни тому, ни другому из сейчас названных эдиктов, более или менее направлявших к благополучию христиан. Во всех этих случаях Максимин действует как государь, не желавший нарушать римско–императорского"концерта". Изучая серию грамот, изданных Максимином с вышеуказанной целью, мы встречаем у него еще один религиозный эдикт, объявленный им между 311 и 313 годом, но не имеющий для себя первообраза в дошедших до нас эдиктах прочих императоров, — эдикт, находящийся в"Церковной истории"Евсевия (IX, 9). Спрашивается, что было прототипом для этого указа? Если Максимин издавал все главнейшие свои законодательные распоряжения в pendant к таким эдиктам, которые издавались другими, более влиятельными, владыками Империи, то, конечно, есть все основания искать какой-либо прототип и для этого, сейчас указанного, законодательного распоряжения Максимина. Где же этот прототип? Историк не знает никаких важных законов, появившихся в это время и способных побудить Максимина к публикации его законодательного распоряжения, кроме религиозного указа Константина 312 года. Между 311 и313 годами появился лишь этот, не дошедший до нас в подлиннике, закон. Следовательно, грамота Максимина, указываемая в одном месте"Церковной истории"Евсевия (IX, 9), могла иметь своим прототипом лишь закон Константина 312 года. То обстоятельство, что Евсевий прямо и ясно относит опубликование данной грамоты Максимина именно к 312 году, служит лучшей гарантией правдивости сейчас высказанной догадки. При таком положении дел, когда с одной стороны ссылка на указ 312 года, находящаяся в Миланском эдикте, не дает права рассматривать первый эдикт Константина как благоприятствующий интересам христианства, и когда, с другой стороны, указ или грамота Максимина доставляет средство к более точному пониманию того же эдикта Константинова 312 года, само собой открывается, что мнение ученых — Неандера, Гизелера и Гфрёрера, ставящее этот эдикт в параллель с эдиктом Миланским и не обращающее внимания на грамоту Максимина, не может иметь научного значения. Оно, мнение названных ученых, лишь слегка касается вопроса, не входя в более серьезное исследование его (попытку такого более серьезного исследования вопроса об эдикте Константина 312 года сделаем впоследствии). Гизелер и прочие ученые введены были в заблуждение Евсевием, который или совсем не знал эдикта Константина 312 года, но слышал о его существовании, или знал этот эдикт, но не счел удобным говорить о нем и приводить его текст (что вероятнее), а потому там в своей"Истории", где следовало сделать замечание о первом эдикте Константина, дал такую характеристику его (назвав его"самым совершенным и обстоятельным законом в пользу христиан"), что можно было, основываясь на его словах, приписать указу такое же или почти такое же значение, как и эдикту Миланскому.
______________________
* Gieseler. Kirchengeschichte. Bd. I. S. 219–220. Bonn, 1831. 3–te Auflage; Neander. Allgem. Gesch: der Religion und Kirche. Bd. I. S. 404; Gfrorer. Kirchengesch. Bd. 1. S. 569.
** Что древние законодатели употребляют выражение"давно", если со времени одного закона до другого прошел год, это можно видеть из того, что нами сказано было касательно хронологии законодательных грамот императора Галлиена. См. выше.
*** В тексте Евсевия читается: — определенно, ясно; но существует вариант: — неопределенно, неясно. Вариант лучшими учеными считается правильнее самого текста. Швеглер, издавший"Историю"Евсевия с вариантами, говорит в подстрочном примечании к рассматриваемому месту, что — illud unice rectum (это только ясно) (Eusebii Historia ecclesiastica. Tubing., 1852. P. 376).