Эпоха Пятизонья
Шрифт:
Верка отстранилась от него, посмотрела своими бездонными голубыми глазами и спросила:
– Где твоя форма?..
– Долгая история, – стряхнул с себя наваждение Костя. – Что вы задумали?
– Тятя пошел за Серко…
– А если схватят?! И… – Он не договорил, вспомнив, как «жабак» в Арсенале пожирал человека. Нечего было пугать Верку и терзать ее бедное сердечко, но она, кажется, и так все поняла.
– Я не знаю… – беспомощно ответила она и посмотрела в том направлении, куда подался отец.
Там все еще грохотало и пыхтело непонятно что, и «тарелка», такая огромная, что казалась необъятной, нависала над развалинами Кремля.
– Ты, главное, не волнуйся, – сказал Костя,
Она снова прижалась к нему и томно вздохнула. Ее голубые глаза снова сотворили с ним злую шутку, как и тогда в чулане. Снова он не хотел никуда идти, а только крепче прижать к себе Верку, которая, он был уверен, нуждалась в его защите.
– Сиди здесь и ни с места! – сказал Костя.
Так можно и голову потерять, подумал он и почему-то был уверен, что влюбился в Верку Лопухину. Какая-то часть его души говорила ему, что это безнравственно и глупо, ведь его ждет Лера, а другая – возражала и мотивировала это тем, что красивые женщины в жизни встречаются крайне редко, и что такой момент нельзя упускать, и что потом он будет бесконечно жалеть об утраченном счастье.
«Богомол» в отдалении уснул, свесив набок голову в нелепом плоском шлеме. Его ржавые суставы казались обломками буровой установки. Развалины Кремля с ярко освещенной «тарелкой» напоминали сюрреалистический пейзаж какого-нибудь приключенческого фильма. Неужели «они» разбабахали Кремль и город, а я и не заметил из семнадцатого века? – думал Костя. От таких мыслей по спине пробегал мороз. – Только бы Амтант не оплошал, только бы не оплошал. Костя перелез через камни. Боль в мышцах и немощность на какой-то момент оставили его. Казалось, он снова стал ловким и вертким, каким был в Чернобыльской Зоне. Он вспомнил, как со страху прошел через два минных поля и перепрыгнул через две стены, находившихся под напряжением. Повезло ему тогда необычайно и долго потом везло – до самого выхода из Зоны. Ред Бараско помог! – с удовлетворением думал Костя.
Он обошел «богомола», то бишь палассита, справа, стараясь не особенно шуметь. Он уже сообразил, что эти «богомолы» давние, что им никак не меньше десяти лет, и, похоже, «тарелка» здесь ни при чем, раз ей всего три месяца. Несуразица какая-то, – подумал он. – Лишние пазлы. Не получается картинка. Густые заросли татарника и лопухов стояли стеной. Какие-то лианы с колючками цеплялись за одежду и мешали передвигаться. К тому же патроны в дисках, как казалось Косте, гремели на всю округу, но на фоне гула «тарелки» это была сущая ерунда.
Серегу Гнездилова Костя нагнал в тот момент, когда Иван Лопухин встал и в открытую пошел к подводе.
– Что?! Что он делает?! – невольно воскликнул Костя.
Прежде всего он подумал о Верке. Как же она жить будет без отца?
– Я ему тоже говорил… – стал оправдываться Гнездилов, ничуть не удивившись появлению Кости. – Но разве он меня послушается?
– Для него, куда ни кинь, везде клин, – объяснил Костя, на всякий случай выбирая самый удобный для стрельбы сектор. – Вернется без Серко, запорют на той же самой конюшне, попадет в руки к «жабакам» – съедят с потрохами. Что лучше?
– Лучше вернуться с конем, – отозвался Гнездилов. – Только я не пойму, при чем здесь «тарелка»? Это ведь Зона! А «тарелки» не делают Зоны. Это аксиома.
Костя хмыкнул. Ишь, разбирается, подумал он и согласился:
– Зона, но, видать, не та, не классическая, к которой все привыкли, а лишь имитация, чтобы люди не особенно мучились всякими проблемами и не задавали себе глупых вопросов: «Что это такое новенькое?!» – а боролись именно с Зоной. А, как известно, с Зоной бороться невозможно. Это природная данность, от нее не отмахнуться.
Больше он ничего не успел
Гнездилов возмущенно засопел. Ему тоже не нравилась ситуация, но он в ней разбирался еще меньше, чем Костя.
Костя с тревогой подумал о темной Москве, лежащей за пределами Кремля. Похоже, возвращаться некуда. Нет там ничего – пустыня, холодная и выгоревшая. Эта новая неопределенность беспокоила его точно так же, как и непонятная «тарелка». Почему она здесь очутилась?
Гнездилов вдруг сказал:
– Такое ощущение… что… произошла война…
Точно, осенило Костю, как я сам не догадался?! Третья мировая! Эти развалины, и мертвая Москва. Ведь по-другому не бывает. Но тут его внимание снова привлек Иван Лопухин. Тот, уже не таясь, взял Серко под уздцы и стал поворачивать телегу влево, в сторону Тайницкого сада. Телега скрипела и стонала, разбитая тяжелыми грузами. Серко от радости попытался взбрыкнуть. Колесо наскочило на камень. Лопухин наклонился, чтобы убрать его. Тут его заметили. К нему уже бежали длинноногие «богомолы» и большеголовые «жабаки», а также «нитридо-платиноиды» – все, кроме «фракталов». Они со своими дрессированными «дронами» на этот раз остались возле «тарелки». «Дроны» сделались видимыми и послушно, как собаки, караулили рабов, то бишь москвичей, а «фракталы» занервничали и забегали в лучах света еще быстрее.
Интересно, кто из них главнее, – думал Костя, выбирая цель, – «жабаки» или «нитридо-платиноиды»? И изготовился к стрельбе, поставив «флажок» на короткую очередь. На таком расстоянии он мог рассчитывать только на то, что поразит «жабака». В «нитридо-платиноидов» следовало стрелять в упор, а в «богомолов» – по ногам, в симбонановолокна. Вот тогда-то Костя и понял, что они сейчас с Гнездиловым лягут здесь костьми, и хотел было уже отослать парня к Верке, чтобы хотя бы они спаслись, но нервозность вдруг исчезла, будто ее и не было. Костя почувствовал себя уверенным и спокойным, словно уже выиграл все сражения, хотя и пожалел, что «титан» вышел из строя. Сейчас бы я все слышал и знал, что делать, подумал он. Между тем Иван Лопухин преспокойно откинул камень в сторону, разогнулся и что-то стал отвечать «жабаку» и «нитридо-платиноидам» в образе майора Базлова. Потом случилось совсем невероятное: «жабак» что-то спросил у «богомолов», подбежавших к телеге, и те дружно закивали своими лошадиными головами в касках типа чуча.
– Фу-у-у… – понял Костя. – Теперь бы только отпустили его!
Лопухин несколько раз показал на свою перевязанную голову, потом – на Серко, подводу и в направлении Тайницкой башни, и главный «жабак», совсем как человек, устало махнул рукой, что означало одно: катись на все четыре стороны! Должно быть, он согласился с доводами человека. Да и действительно, чем может быть опасен человек из семнадцатого века? Даже если он кому-то что-то расскажет, ему не поверят. Поэтому, скорее всего, он будет молчать, как рыба об лед, чтобы не прослыть белой вороной и не накликать на себя беду. Слава богу, подумал Костя, что старший сержант Хамзя занят другими делами, но тут же вспомнил об Амтанте. Тревога закралась в его сердце: вот-вот тот должен был появиться вместе с этим сержантом. Лишь бы все вышло, как я задумал. – Он вовсе не был уверен в успехе и надеялся лишь на жадность и глупость Хамзя. А вдруг Хамзя окажется умнее и никуда не пойдет? У меня всегда так – какая-нибудь мелочь рушит все планы, даже самые лучшие, думал Костя, держа пальцы скрещенными.