Эпоха стального креста
Шрифт:
Левая рука дрожала, не переставая, и я, лежа на нарах без малейших признаков сна, держал ее за запястье правой. Ощущение того, что я должен буду совершить сегодня утром, разрывало сердце.
«Не вляпайся в какую-нибудь неприятность!» – напутствовал меня перед отъездом Михаил и как в воду глядел. На ум лезли также его слова о выборе жизненного пути, сказанные русским с неделю назад во время нашей дорожной беседы:
«...А знаешь, чего я больше всего боюсь? Боюсь выбрать неверно. Боюсь, кто-то пострадает без вины от этого...»
Интересно,
Но почему же тогда этот Бог так жесток со своими самыми маленькими, самыми беззащитными рабами? Да и от него ли исходит этот приказ? Может, прав был Проклятый – мы не понимаем друг друга, поскольку немыслимо далеки и толкуем все исходя из собственных фантазий. А фантазии-то у всех разные: у кого-то добрые и светлые, а у кого-то совсем наоборот. Как у Пророка, например...
Больше всего на свете мне хотелось сейчас услыхать совет самого Господа, уж коли так пошло, что я выполняю его волю, а не волю его ближайших подручных. Однако Всевышний вновь молчал, либо полностью соглашаясь с ними, либо действительно не понимая. А жаль...
Вероятно, когда-нибудь я смирюсь с мыслью о том, что застрелил троих детей и женщину, хотя буду относиться к этому как к главному позору своей жизни, постоянно думать о нем, иногда молча страдать по пьяной лавочке, кусая себе губы. Так или иначе, но со временем все это должно порасти быльем, главное, пережить первые дни после казни...
Чтобы хоть как-то отвлечься, я уселся на нарах, вытащил оба «глока» и разобрал их, все-таки уронив трясущейся рукой на пол затворную раму одного из них. Тщательно почистил детали, стволы и пазы пистолетов сухой ветошью, после чего нанес на их механику и трущиеся поверхности тонкий слой оружейного масла. Ночь, правда медленно, но все же близилась к концу...
Внезапно из глубин памяти всплыло личико маленькой девочки, которой приставил нож к горлу прихвостень маньяка Люцифера. «Все будет в порядке!» – подмигнул я ей тогда. А что скажу я детям Жан-Пьера, когда они будут наблюдать, как господин надзиратель извлекает, взводит, а затем подносит пистолет к их кучерявым головкам? Или, может, убить их в затылок? Эрик Хенриксон, прозванный за свое смертельное искусство Стрелком, стреляющий в затылки детей – какая колоритная картина! Да и вообще, какой он Стрелок после этого? Так, жалкое подобие библейского Ирода...
А может, плюнуть на все, сесть в «хантер» и уехать отсюда куда глаза глядят? Гюнтер сказал мне, что покинет Братство, если произойдет такое. Может, и мне попробовать? Стану беглецом, изгоем, отступником, зато останусь чист перед своей совестью.
А чист ли? Тогда мою грязную работу возьмет на себя Гонсалес. Уж Матадор-то не станет сомневаться в том, что делает – ему чуждо само понятие «сомнения». Да и меня тоже скоро схватят и казнят... Нет, этот вариант ничуть не лучше. К тому же мне не выбраться незаметно даже из отсека – двое людей Карлоса
Ладно, комвзвода, не ерепенься, а делай то, что тебе сказано, раз уж совершил свой пресловутый жизненный выбор...
Позвольте-позвольте, когда это, интересно, я успел его совершить? Кэтрин и дети живы, а следовательно, совесть моя пока чиста. Сижу тут, понимаешь, скулю как побитая собака о том, чего еще не случилось, слизняк размякший! Выбор он сделал, видите ли! Да ни черта ты не сделал, а потому вправе изменить свое решение в ту сторону, в какую только пожелаешь. А ну-ка соберись, напряги свою тупую башку, прикинь шансы и другие варианты! Однако поторопись, потенциальный детоубийца – солнце вот-вот взойдет...
Окончательное решение я принял уже перед рассветными сумерками. Начальное возбуждение и прямо-таки животный страх от того, что я надумал предпринять, сменились постепенно холодным и трезвым расчетом. Голова стала такой же ясной, как и при планировании боевой операции. Странно, но внезапно пропали все душевные терзания, а внутри поселилось некое своеобразное облегчение. Облегчение оттого, что все мосты, соединяющие мое праведное прошлое и предельно грешное будущее, начинали заниматься жарким, уничтожающим их пламенем. Лишь где-то на заднем плане все еще продолжала трепетать робкая мыслишка, советуя мне немедленно отказаться от того, что я намеревался предпринять. Однако, посчитал я, отступление было бы трусостью, а потому весь олицетворял теперь собранность и концентрацию.
Я вытянул перед собой левую руку – дрожь исчезла бесследно. Хороший, говорящий о многом знак...
Сидевший у тлеющего костра Марчелло скинул с головы отсыревшую плащ-палатку, когда я распахнул дверь отсека и высунулся наружу.
– Брат Эрик, – обратился он ко мне, – брат Карлос велел мне не выпускать вас из трейлера до его прихода, уж извините Бога ради...
– Расслабься, боец. Я никуда не иду, – оборвал я его неприветливым тоном. – Ты будешь сопровождать меня утром на... ну ты сам знаешь куда?
– Да, я и еще вот брат Аркадий, – он указал на сидящего рядом на корточках бойца. – Плюс еще двое, а также брат Карлос и магистр Конрад.
Марчелло был в курсе моего задания – прекрасно!
– Вызови ко мне брата Гюнтера, – распорядился я и указал ему на силуэт трейлера-казармы. – Мне потребуется ассистент.
Марчелло даже не пошевелился.
– Мы будем помогать вам, брат Эрик, – ответил он, окинув меня взглядом, в котором улавливался легкий оттенок презрения. – Так приказал брат Карлос...
– Он также приказал тебе не пускать ко мне моих людей? – Я повысил тон, изображая гнев недовольного пререканиями старшего по званию.
– Вообще-то нет, – замялся Марчелло, – но...
– Тогда выполняй распоряжение!..
Гюнтер, застыв на пороге, занял собой весь дверной проем.
– Садись, – бросил я ему. Он повиновался. – Догадываешься, зачем позвал?
– У вас неприятности и вам... нужна моя помощь? – высказал причину своего ночного приглашения в командирский отсек великан.