Эра цепей
Шрифт:
— Спасибо вам, — улыбнулась Люба, затягивая шнурок на поясе. — Если бы не вы, он бы меня и дальше в рваных тряпках таскал.
— Да чего уж там, — отмахнулась хозяйка. — Не впервой, бродят тут такие. Не мясники, правда, обычно, а люди, но как по мне — та же дрянь, только сбоку. Не обижайся.
Мясники. Это было, насколько Люба помнила, первое слово, которое она вообще услышала, очнувшись на алтаре, посреди крови и паники. В целом, кардийцы действительно оправдывали это звание, но она все-таки решила спросить:
— А почему
— А как их еще называть? — усмехнулась Манья. — Солдаты знати хоть стараются сделать вид, что придерживаются каких-то законов. А эти… Поговорка такая есть: “Увидишь рыбу в небе — полезай в яму”.
Интерес взыграл в Любе еще сильнее прежнего, но по лицу хозяйки легко было понять, что эта тема ей как минимум неприятна. Еще многое предстояло узнать и понять, и загадочные рыбы в небе и странный спутник были лишь первыми из числа подобных загадок. Но всему свое время, и привлекать к себе слишком пристальное внимание расспросами, возможно, могло обернуться чем-то паршивым.
— Так, сиди ровно! Ровно же, ну! Вот так, — ворвалась в тускло освещенный угол шатра дочь хозяйки, Ниля. — Голову ровно, а то порежешься!
— А ты умеешь стричь-то, солнце? — улыбнулась Люба, когда та стала примерять к ее голове остро заточенный крохотный нож.
— Мгм! — напряженно прикусив губу уверенно промычала девочка. — Ровнее голову! Ровнее!
И стала кружить вокруг Любы, локон за локоном срезая лишнюю длину, оставляя лишь аккуратное каре примерно до шеи. Зеркала у таких простых людей, разумеется, не было, и видеть сам процесс Любе не приходилось, но в подобном деле оставалось лишь довериться руке мастера, пусть это самое мастерство и находилось под вопросом.
А за лоскутной тканью, на истоптанном перепутье, в окружении повозок трещал костер. Ар, сняв маску, отдыхал недалеко от него, удобно облокотившись на большое колесо — спать сидя ему вообще, судя по всему, было не впервой. Вот только Цуйгот, хозяин каравана, никак не унимался. Люба едва могла расслышать отдельные обрывки слов и то, как воин изредка коротко, жестко что-то ему отвечает, после чего обычно шла очередная возбужденная тирада человека-жабы. Оставалось лишь гадать в чем именно был предмет спора: не могли мужчины договориться о времени, цене или же просто перечили друг другу без особого смысла, чего Люба успела наслушаться еще на пару жизней вперед.
— Ух, ну какая ж ты красивая! — приговаривала изредка Ниля, вырывая свою жертву из пучины размышлений. — Ну ты посмотри, посмотри!
Она отошла, и Люба наконец выдохнула. Над ее головой больше не летал острый нож, а по затылку пробежал приятный холодок, как обычно бывает после новой стрижки. Девушка придвинулась, сидя на коленях, к бадье с водой, и склонилась над ней, прищурившись и пытаясь что-то разглядеть в полутьме. Впрочем, когда глаза к ней привыкли, то моментально распахнулись от удивления. Опасения подтвердились: она больше не она, из отражения на нее взирала не уставшая неудачница, неумолимо приближающаяся к страшной цифре “30”, а удивительно красивая, молодая девушка. Внешность ее была настолько выдающейся, что казалась искусственной — огромные янтарные глаза в обрамлении пышных черных ресниц, изящный, точеный овал лица, тонкая шея. Кем бы ни была прошлая владелица этого тела, теперь Люба понимала, почему Ар посчитал,
— Мне нечем вам отплатить, — виновато опустила взгляд Люба. — И, боюсь, мой спутник в этом плане не лучше.
— Брось, — привычным, ленивым жестом отмахнулась Манья. — Таких как ты обидеть — себе дороже. Да и скользкий за вас уже заплатил.
Если Ниля, дочь семейства, излучала совершенную искренность и детскую непосредственность, то ее мать, судя по всему наученная горьким опытом, относилась к гостье с некоторой долей пренебрежения. Это не умаляло ее гостеприимства, но достаточно ясно давало понять, что злоупотреблять им Любе не дадут.
Не зная местных обычаев и правил этикета, пришелица не придумала ничего лучше, кроме как поклониться. Манья лишь усмехнулась, провожая гостью взглядом, когда вслед за ней скрылся за шторками шатра длинный хвост ее дочери, по пятам следующей за Любой.
— Ну и сиди себе, бродяга блохастый. Эй, эй! Вразуми своего друга, он болван! — жаболюд, завидев приближающуюся Любу, оживился. Его спутники из числа караванной прислуги, о чем-то тихо переговаривались. — Объясни ему, что мы не сможем выехать, пока эту срань не перебьют!
— Что случилось? — Люба присела недалеко от Ара, который, кажется, уже пребывал в полудреме.
— Ничего. Утром уходим.
— Хах! Вот ты послушай его, послушай! — снова воскликнул Цуйгот. — Уйдет он! Никуда ты, подчеркну, ни-ку-да ты не уйдешь! Или ты иди туда, откуда пришел, или сиди тут со всеми нами, пока не появится настоящий воин, которого за трусость не погнали в шею!
— Ты, друг мой, не сильно-то борзей, — нахмурился Ар, постукивая пальцами по рукояти меча. — Ты просишь от меня невозможного. Я тебе не собака и не следопыт, чтобы выслеживать тех, кто даже не оставляет следов.
И снова разговор зашел в тупик. Все сказанное уже звучало в отблесках догорающего костра, ничего нового никто из присутствующих не добавил. Люба с немым вопросом взглянула на караванщиков, на Цуйгота, что нервно забивал трубку остатками курева. Тот объяснил лишь после первой затяжки, чуть успокоившись и прикрыв глаза:
— В полях байлефы. Знаешь таких? — он приоткрыл один глаз, влажно поблескивающий на свету. Люба покачала головой. — Здоровенные такие летучие мыши. Питаются мелкими животными, вредителями всякими. Ну и казалось бы, чего такого? А вот проб-лем-ка! Они вдруг стали сбиваться в стаи!
— И нападать на людей, я угадала?
— В точку, — жаболюд взмахнул в воздухе длинным мундштуком. — И ни местным в поля не выйти, ни нам не уехать. Живность как с ума посходила. А они, вообще-то, твари пугливые. Ненормально это, не-нор-маль-но! И твой этот старик вместо того, чтобы помочь, как цут какой-то, повторяет одно и то же, раз за разом, раз за разом!
— Хрмф… — проворчал Ар сквозь подступающий сон. — Придумаешь как увидеть следы ЛЕТАЮЩИХ тварей — умничай на здоровье. Ложись спать, девка, утром уходим.