Эра молчания

Мэсс Ана

Вчера мне приснился сон, будто Алису уводят Наблюдатели. Я даже видела их лица – безразличные, строгие, холодные. Если с моей сестрой что-то случится, я не буду знать. Знать, зачем жить.

Я часто вспоминаю свое детство. Когда мир стал погружаться в молчание, мне было всего пять лет. Я постоянно кричала из-за ночных кошмаров, а папа вставал посреди ночи и рассказал мне сказки или истории про разные страны, пел прекрасные колыбельные. Сейчас кажется, что это было в другой жизни. Не со мной. Папа был путешественником, душой любой компании, любил петь и сочинять. Мне было десять, а Алисе семь, когда папа Нарушил Правила. Мама болела, а папа сидел рядом с ней и держал за руку. А потом

вдруг начал громко рассказывать ей стих, который они сочинили вместе в пору своей юности – в года, когда Законов и Запретов ещё не было в таком масштабе, и люди могли сказать «я люблю тебя» в любое время дня и ночи столько раз, сколько захотят. Наблюдатель вызвала подмогу, и папу увели. Мы с Алисой, обнявшись и вжавшись в стену, смотрели, как пятеро сильных Наблюдателей уводят папу. Он обернулся нам, и мы увидели его лицо. Папа улыбался и плакал, а его глаза – папины глаза горели огнем. Алиса заметила это, как заметила и я. Знать бы тогда, к чему это приведет.

В одну из ночей, когда я проснулась от кошмаров, папа рассказал мне про Бена. Этот человек в одиночку взобрался на какую-то очень высокую гору. Когда он, после многих дней восхождения, вступил, наконец, на вершину, его глаза "горели огнем сотен тысяч солнц и могли растопить целую галактику льда" – так сказал папа. Бен почувствовал, что может все, что нет никаких преград. Я думаю, что папа чувствовал то же самое.

Когда папу привезли домой, это было через две недели, он похудел, ослаб, посерел…Он выглядел как призрак, как тень прошлого папы. Это был он и не он одновременно. В тот день Алиса потратила все свои предложения, повторяя: "Папуля, скажи, что ты снова с нами!", но папа молчал. И молчит до сих пор. Именно этого и добиваются от всех людей.

Утром я проснулась, охваченная волнением. Алисы не было дома. На улице слышался шум.

Алиса и Итан стояли посреди улицы, вцепившись друг в друга, а двое Наблюдателей пытались растащить их. Если вы подумали, что они дрались, вы ошиблись. Они целовались, а это запрещено на улицах Мегаполиса. В пижаме и тапочках я выбежала на улицу и попыталась утихомирить сестру: – Алиса, прошу, прекрати немедленно и иди домой! – истратила я первое предложение. Но, увидев лицо сестры, я поняла, что не смогла бы ее остановить. Они с Итаном взялись за руки и запели старинную песню, которую мы с ней нашли в одной из папиных книг, пока их не забрали (мы читали эту песню миллион раз, каждое её слово намертво засело в наших головах). В этой песне говорилось о двух возлюбленных, которые остались одни. Всю их деревню сожгли, а людей убили. Юношу схватили, привязали к дереву и подожгли, а его возлюбленная сама пошла за ним в костер. Они пели о силе любви, о смелости, о том, что все закончится, костер погаснет, а они всегда будут вместе, даже если обратятся в пепел.

Лиса и Итан потратили на песню двадцать предложений, но им не дали допеть. Я потратила еще три предложения, пытаясь доказать, что они еще дети, но их все равно схватили и повели прочь.

Осталось одно, последнее предложение.

–

Я люблю тебя и надеюсь, что тебе хватит силы до самого конца, сестренка.Люди вышли посмотреть, многие высунулись в окна. Ещё один тип Наблюдателей, существовавших всегда – любопытные, бездушные, молча

наблюдающие

за слезами и мольбами других, они лишь смотрят, никогда не пытаясь помочь.

Алису уводили прочь. Она протянула мне свою руку, я ей – свою. Хоть мы и молчали, все было понятно. Мы сказали друг другу все, что хотели. Сказали одним взглядом.

Потом Алису потащили куда-то, а ее рука выскользнула из моей.

Ради чего мне жить теперь?

Это я должна

была сопротивляться, а не моя младшая сестра. Она усомнилась в моей силе и решила сопротивляться сама. Кто-то должен. Но не Алиса. Забрать должны были меня. Что теперь будет?

Дома на кровати сидели мама и папа.

–

Простите меня, мои малышки, – впервые за столько лет проговорил папа и заплакал, кинув на пол свой «калькулятор». Мама молчала, уткнувшись лицом в папину грудь.

У меня не осталось слёз, чтобы плакать.

АЛИСА

Все так сложно. Я, как всегда, не знаю с чего начать. Ухватить нить мысли – самое сложное, а дальше уже легко. Итак.

Я – Алиса. Есть еще несколько чисел после, но я не считаю их частью имени. Мы не в тюрьме или зоопарке, чтобы называться номерами. К сожалению, наш мир погряз в дерьме. Случилось это еще давно, судя по рассказам Агнес. Люди перестали ценить слова, перестали говорить правду в лицо и предпочитали общаться письменно.

А потом настала Эра Молчания, так ее назвали мы с Агнес. Нес – это моя старшая сестра, и она жутко бесится, когда я называю ее Нес.

Мир погрузился в молчание. Люди не замечали этого, а когда заметили, то было поздно сопротивляться – молчание заполнило улицы, города, планету и всех нас. Я не помню другого мира.

Везде Наблюдатели. Мы выучили тупые Правила, нарушение которых строгого наказывается, а писать в день можно только пять личных сообщений, каждая буква которых строго контролируется. Ну не варварство ли это?

Ночью, когда Наблюдатели-роботы вытряхивались из нашего дома, я всегда забиралась к Агнес в постель, и она рассказывала мне обо всем. Не думайте, что все так просто. Отнюдь. В домах, квартирах и на улицах стоят датчики звука, но и мы пока не совсем отупели.

Наше желание говорить было выше запретов. Мы с сестрой выучили язык жестов, но чаще просто пальцами рисовали буквы на ладонях друг друга. Агнес рассказывала мне про дальние страны, про сильных людей, про Бена. Кстати, о Сильных. Так мы называем тех, кто не смирился. Я росла на рассказах о них. Эти люди подвергают себя опасности, борясь за возвращение голоса всем людям и себе. Они – наши герои.

Я боялась их и за них, но одно обстоятельство заставило меня пылко желать лучшего мира и возможности говорить.

Это обстоятельство носит имя Итан. Мы познакомились в школе. Меня толкнули, завязалась драка (невысказанные слова терзают нас изнутри и делают злее, хитрее и жестче), а Итан заступился за меня, пока не подоспели Наблюдатели.

Мы гуляли, сидели рядом. Что еще мы могли делать?

Как тебя зовут?

Алиса. Итан.

Это уже так много предложений. У нас начался голод: по голосам друг друга, по тихим перешептываниям и смеху. Мне хотелось спросить у него кучу всего, но я не могла. Я видела, что делается с нарушителями правил. Мой папа нарушил их, и его забрали. Тот день до сих про снится мне в ужасных кошмарах. Папа сидит на кровати с больной мамой и держит ее за руку, а потом начинает читать ей придуманный ими стих. Мама плачет, а к папе подбегают Наблюдатели. Когда папа оборачивается к нам, я замечаю облегчение на его лице – он сделал все, что мог. Он попытался.

Я просыпаюсь в холодном поту и зажимаю рот рукой, чтобы не закричать. Когда папа вернулся (срок наказания две-три недели), то не был похож на самого себя. Папа сломался, постарел за эти недели на много лет, будто посерел. И тот прекрасный свет, что всегда горел в его глазах, погас. И с того момента я начала гореть изнутри. Гореть желанием тоже попытаться.

Мы виноваты в том, что происходит. Мы упустили самое важное – мы должны бороться за возвращение права голоса. Кто, если не мы? Не кошки же.