Ересь Хоруса. Омнибус. Том II
Шрифт:
Я вложил в кобуру пистолет, обхватил обеими руками гуань дао и перешел на бег, чтобы сойтись в ближнем бою. Орк увидел мое приближение и, раскачиваясь, пошел мне навстречу, размахивая огромными неуклюжими руками. Я нырнул под одну из перчаток и развернулся, целясь глефой в кисть твари.
Лезвие заскрежетало о защитное поле, выбросив сноп искр. За резким звуком последовала вонь кордита, и мерцающий барьер над руками орка, мигнув, отключился.
Прежде чем я смог воспользоваться добытым преимуществом, зверь развернулся,
Меня отбросило. Я загремел по платформе, по-прежнему сжимая древко в руке. Мир закрутился вокруг, и я мельком заметил самую высокую башню крепости, раскачивающуюся по небу.
Я остановился, понимая, что чудовище будет прямо за мной. Вскочив на ноги и развернув глефу, я снова ударил, отрубив один из кабелей, который тянулся с плеч орка. На меня хлынула горячая и зловонная жидкость. От контакта с расщепляющим полем клинка она воспламенилась, окутав нас обоих ярко горящим зеленым пламенем.
Я продолжал атаковать, выписывая гуань дао размытые зигзаги и пробуя на прочность защитное поле.
У меня не было шанса. При всей своей огромной массе он был невероятно быстр. Закованный в железо кулак угодил мне ниже горла с силой ушедшего в занос «Носорога». Во второй раз меня свалили с ног. Я почти потерял сознание и отлетел к дальнему концу платформ, видя, как приближается охваченный огнем край, и слепо пытаясь схватиться за что-нибудь. Рука почти сомкнулась на расколотом обломке, но проржавевший металл раскрошился в моей хватке.
Я с грохотом скользнул за край, доспех оставил искрящийся след на стали. Подо мной вниз тянулись отвесные стены цитадели, двести метров пустоты над грудой пылающих почти на уровне земли строений.
В эту долю секунды, зависнув над падающими ржавыми обломками и почти сорвавшись вниз, я увидел приближающуюся ко мне смерть.
Затем мою кисть обхватила рука, втянув обратно, подальше от осыпающегося края. Мое заключенное в броню тело поднялось обратно на платформу так, словно ничего не весило.
После этого я — дезориентированный и с затуманенным взором — уставился в пару глубокопосаженных сверкающих глаз на иссеченном шрамами смуглом лице. Долю секунды я смотрел в эти глаза, оцепенев от шока.
Затем через меня перескочило огромное тело, сопровождаемое хлопком плаща на меху и звуком сапог, решительно шагающих в бой.
Даже тогда мой разум не смог осознать, что произошло. Какой-то миг я не понимал, кого вижу перед собой.
Затем зрение прояснилось, чувства вернулись. Я поднял голову, осмелившись поверить, и увидел наконец своего спасителя.
Я не знал, как он попал на платформу незамеченным и как долго он сражался здесь. Возможно, его прибытие утаили шум и ярость битвы, или, может быть, он мог каким-то образом скрыть свое присутствие.
Никто не смог сказать мне, где он был в ходе штурма и как сумел вступить
Я не знал, сделал ли он это умышленно, чтобы добавить неопределенности ходу битвы или этому суждено было случиться.
Все это не имело значения. Каган, Великий Хан, совершенный воин, примарх V Легиона, наконец показался.
Он был на Чондаксе, прямо передо мной.
Он был здесь.
Моим первым порывом было подняться и броситься в битву подле него, присоединить свою глефу к его мечу.
И тут же понял бессмысленность своего желания. Он прибыл со своим кешиком, отрядом гигантов в терминаторских доспехах белого цвета. И даже они не встали между Ханом и его добычей, отступив к краям платформы. Молчаливые и громадные воины гарантировали, что никто — ни зеленокожие, ни Белые Шрамы — не вмешаются. Под нами не стихала битва, но на площадке под сенью огромной, разбитой головы чужого сражались только двое воинов.
Он был высоким и сухощавым, даже в своем доспехе цвета слоновой кости. С плеч свисал тяжелый багровый плащ на пятнистом меху ирмиета, закрывая великолепные позолоченные изгибы керамитовых пластин. Он сражался саблей дао с отполированным до зеркального блеска лезвием, которое сверкало в лучах солнца. На золотых наплечниках были выгравированы плавные буквы хорчина и символ молнии. К поясу прикреплены два чогорийских кремневых ружья — древних и дорогих, усыпанных жемчугом и носящих гильдейские метки давно умерших создателей.
На Улланоре я видел его в бою издалека и восхищался страшным опустошением, устроенным им на переполненных полях тотальной войны. На Чондаксе я увидел его сражающимся вблизи, и это зрелище потрясло меня.
Ни до, ни после я больше не видел равного фехтовального мастерства. Мне никогда не доводилось наблюдать за подобным равновесием, контролируемой свирепостью, неумолимым и безжалостным искусством. Когда Хан вращал клинок, его окружало сияние отраженного от позолоченного доспеха солнечного света. В его искусстве, помимо жестокости и легкого оттенка аристократического презрения, присутствовала также величественность. Он управлял своим клинком, словно тот был живым существом, духом, который он приручил, а теперь заставлял плясать.
Есугэй сказал, что только поэты могут быть истинными воинами. В тот момент я понял смысл этой фразы: Великий Хан овладел страшной и безжалостной сутью искусства боя. Ни одно движение не было лишним и бесполезным — каждый удар ровно настолько смертоносен, насколько необходимо и не более.
Он отбрасывал безумного зверя назад, шаг за шагом, заставляя его отступать к дальнему концу платформы. Орк злился и неистово рычал от ярости и боли. Он безумно размахивал перчатками, надеясь скинуть примарха с платформы могучими, костоломными взмахами, как проделал это с нами.