Эреш. Книга пепла
Шрифт:
– Лили-и-и! Зря ты вчера не пошла на праздник, было так весело. Ты даже не представляешь, что устроил Марис…
Она говорила, говорила и говорила. О Марисе, Катрине, Лисе, и ни слова о том, как вчера ночью она разбила мне сердце. Её голос лился и журчал, а я смотрела лишь на голубую венку, пульсирующую на шее Оливии. Мне вдруг показалось, что по её жилам бежит сладкий яд. Он струится по крови, разливается в голосе и дурманит разум, каждому, кто его слышит. На миг мне почудилось, что если сейчас сдавить тонкое горло Оливии, заставить её захрипеть, лишить этого чарующего голоса, то иллюзия спадёт, явив
В груди бушевало пламя, ярость застилала глаза, а руки сжимались в кулаки. После каждой лживой фразы, после каждого слащавого смешка я представляла, как сжимаю её горло и впиваюсь ногтями в лицо. Но я, разумеется, сдержалась.
Усилием воли придала лицу бесстрастное, холодно-надменное выражение – именно с такой маской я обычно ходила на светские мероприятия, которые вынуждена была посещать как претендентка. Я рано поняла, что маска защищает меня не хуже брони, даёт понять местным сплетницам, что со мной не стоит связываться. «Напади первая. Не дай им себя ранить», – именно с таким девизом я жила после смерти папы. Оливия и Эдриан были едва ли не единственными людьми, которые знали меня настоящую. Что ж. Моя ошибка.
Оливия продолжала щебетать, не заметив произошедшую со мной перемену.
И тогда я рвано выдохнула одно единственное слово:
– Знаю.
– Что прости?
– Я. Всё. Знаю.
Я наблюдала, как меняется её аристократичное лицо с точёным носом, как небесные глаза растерянно бегают из стороны в сторону, как на идеальной молочной коже проступают красные пятна, как длинные тонкие пальцы теребят оборки платья.
Она была жалкой. И подлой. Настолько, что даже не нашла в себе сил признаться мне во всём. А, может, она всё спланировала? Последняя мысль заставила меня на миг задохнуться от ярости. Наверняка всё так и было. Иначе к чему весь этот разговор вчера?
– Лилит, послушай. Всё не так, как ты думаешь, – наконец отмерла Оливия.
Это стало последней каплей.
– Скажешь ещё хоть слово об этом, и я испепелю тебя. Поняла меня?
– Но, Лили, ты ведь этого не сделаешь…
– А ты проверь, – бросила я, и, задев Оливию плечом, поспешила в сторону Багряного зала.
В тот день я поклялась себе, что больше никогда не позволю Оливии меня одурачить.
Даже от воспоминаний о её поступке сердце зашлось в тревожном беге. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов и пройтись по комнате сжимая и разжимая кулаки, чтобы хоть немного прийти в себя.
Одевалась я с особенной тщательностью. Выбрала из шкафа самое красивое платье. Глубокий изумрудный цвет ткани подчёркивал зелень моих глаз. Собрав на затылке лишь несколько прядей, я позволила тёмным локонам спускаться по плечам. Повернулась к зеркалу и осмотрела себя придирчивым взглядом. Кроме лёгкой бледности, ничто не выдавало моих вчерашних переживаний. Как я и надеялась. Так уж повелось: чем хуже у меня на душе, тем лучше я выгляжу. Никто не должен знать, как я разбита. Особенно мама.
Я направилась в столовую, не забыв нацепить на лицо улыбку. Там я обнаружила маму. Она уже заканчивала завтракать.
– О, Лили, дорогая. Ты уже проснулась?
Этого не потребовалось. Пухленькая раскрасневшаяся служанка в кружевном переднике уже вносила поднос в комнату. Она ласково улыбнулась и поставила передо мной тарелку с оладьями. Моими любимыми.
Нэнси ничего не говорила и не спрашивала, но этого и не требовалось. По её взгляду я догадалась: мама ей всё рассказала. В других домах не принято делиться новостями с прислугой, но шесть лет назад Нэнси едва ли не единственная решила остаться в нашем доме. Она очень помогала нам, не знаю, как бы мы справились без неё. С тех пор мама воспринимает её скорее как доброго друга, а не как служанку. Хоть Нэнси и смущается, когда мама захаживает к ней на кухню, чтобы выпить чаю. Всякий раз она разводит руками и приговаривает: «Не дело это, леди Эвендейл, вам с кухаркой за одним столом сидеть!»
Я улыбнулась Нэнси и искренне поблагодарила её за заботу. Когда она вышла, мама осторожно спросила у меня:
– Ты уже знаешь, куда тебя направят?
Я успела положить в рот кусочек оладьи и медленно жевала его, обдумывая ответ. Врать не хотелось, но и волноваться маме нельзя.
– Пока неизвестно, – я остановилась на полуправде. – Мне сообщат позже, после назначения новой Хранительницы.
Мама внимательно посмотрела на меня, отложила вилку в сторону и тихо спросила:
– Кого они выбрали?
Мне с трудом удалось сохранить спокойное выражение лица. Во всяком случае, я на это надеялась:
– Оливию Бертхайм.
– Ох, Лили, – глаза мамы увлажнились, и она протянула ко мне руку через стол и погладила по ладони. – Мне так жаль. Но это ведь ужасно несправедливо! Разве ты не говорила, что у неё самый слабый дар из вас четверых?
– Говорила. А ещё у неё единственной всё ещё нет шеду. – Я отложила вилку. Аппетит совсем пропал. – Но это не отменяет их выбора. Оливия станет Хранительницей. Давай больше не будем об этом, хорошо? Мне нужно время, – попросила я.
– Конечно, Лили. Прости, я не хотела тебя расстраивать. Просто не удержалась, я всё пыталась понять, почему они не выбрали тебя… – мама вопросительно посмотрела на меня, а я раздражённо ответила:
– Мама, ну я же просила! Давай не будем об этом. Пожалуйста.
– Хорошо, дорогая. Поговорим об этом позднее.
– Спасибо.
Остаток завтрака я ковыряла в тарелке вилкой, мучая ни в чем неповинные оладьи и поддерживая разговор на нейтральные темы. Мама рассказывала о том, какие чудесные розы зацвели в нашем саду, что непременно нужно посадить их побольше на будущий год, а я вяло кивала, изредка соглашаясь. Как только мама поела, я тут же поднялась из-за стола, аккуратно промокнув рот салфеткой.
– Благодарю, мама. Завтрак был чудесный. Передай Нэнси мои похвалы.
– Передам, конечно. А ты куда-то уходишь?
– Хочу пройтись. Мне нужно немного успокоиться, – я не стала юлить.
– Не задерживайся, – попросила мама.
– Постараюсь, – пообещала я и обняла её на прощание.
Уже у самого выхода из столовой мама окликнула меня:
– Лилит, постой.
Я замерла, вопросительно посмотрев на маму.
– Только не делай глупостей, хорошо?
Я рассмеялась и кивнула.