Еретическое путешествие к точке невозврата
Шрифт:
– Никто не понимает, Ута, – тихо ответил Вольфгер. – Ради того, чтобы понять суть происходящего, мы и отправились в путь.
– Ну и как? – с горечью спросила Ута, – что-нибудь уже прояснилось?
– Пока нет, но вот что я тебе скажу. Во-первых, у нас есть цель, и мы знаем, как её достигнуть. Может быть, мы уже на пороге разгадки тайны, может быть, встреча с Лютером всё прояснит. Ведь мы ради этого проехали всю Саксонию… Во-вторых, я встретил тебя, и это самое главное, что вообще случилось в моей жизни. Страшно подумать, что было бы, если бы мы не послушались твоего Кота и не отправились за ним в деревню… Кстати, а где Кот? Что-то я давно его не видел.
– Да вот же он, – улыбнулась Ута, – дрыхнет.
Она откинула одеяло, и Вольфгер увидел Кота, который
– Вот кому хорошо живётся, – позавидовал Вольфгер, – ни забот, ни хлопот, гладят, кормят, за ухом чешут…
– Ну, хочешь, я и тебя за ухом почешу? – засмеялась Ута, – мурлыкать будешь?
– Надо попробовать, вдруг понравится? Эй, господин Кот, не соизволите ли вы освободить постель, я, видите ли, рассчитываю прилечь на ваше место, – сказал Вольфгер и легонько толкнул кота. Тот выбрался из-под одеяла, недовольно дёрнул хвостом и направился к двери, встал на задние лапы и принялся царапать её, оглядываясь на хозяйку. Ута выпустила кота, и они остались одни.
***
– Вольфгер, а что было в монастыре? – спросила Ута, положив голову барону на плечо, – ты так ничего и не рассказал…
– Да, понимаешь, страшно там было, не хочется вспоминать, ну, и, в общем, непонятно как-то. Монастырь захватила банда из крестьян-перекрещенцев.
– Кто такие перекрещенцы?
– Перекрещенцы – иначе анабаптисты, это, как я понимаю, люди, исповедующие своеобразную и крайнюю форму учения Лютера, – начал объяснять Вольфгер. – Анабаптисты – они, Ута, вроде бы евангелисты, но если разобраться, ничего в их вере от лютеранства нет. Их пасторы учат, будто первое крещение, которое ребёнок принимает в детстве, происходит не по его решению, а по воле родителей. Оно не осмысленное, а значит, не от Бога, а от дьявола. Вот поэтому-то все члены секты, чтобы избыть грех, принимают повторное крещение, а детей они вообще не крестят. Перекрещенцы отрицают все установления римской католической церкви, они выбирают себе пастора, который и исполняет у них роль священника, учителя и наставника. Обряды у каждой секты свои, у некоторых они странные, а иногда страшные и богомерзкие. Говорят, доходит даже до человеческих жертвоприношений. Кое-где эти пасторы во время молитвенных бдений доходят до исступления, становятся как безумные, ранят себя, а у некоторых перекрещенцев сборища заканчиваются свальным грехом, многие из них – содомиты.
Ута захихикала:
– Интересно было бы посмотреть на содомитскую мессу!
– Да ну тебя! – отмахнулся Вольфгер, – это ты сейчас так говоришь, а увидела – и стошнило бы тебя. Они, знаешь, не красавцы и моются не больно-то часто.
– Ты, Вольфгер, что-то совсем перестал шутки понимать! – озабоченно сказала Ута, – что же с тобой дальше будет?
– А вот то и будет! – засмеялся Вольфгер, повернулся на бок и положил руку на грудь девушки, но она убрала её:
– Подожди, ты ещё про анабаптистов не дорассказал!
– Вот наказание… Да на что они тебе? Полусумасшедшие мужики, вот и всё. Таких всегда полно во время войн и усобиц. Ну, ладно. На чём я остановился? А, ну да, мессу, значит, они не признают, иконы, святых, само собой, тоже. А ещё у них главная книга – Апокалипсис. Перекрещенцы считают, что вот-вот, то есть буквально со дня на день произойдёт светопреставление, после которого на земле воцарится рай – не будет ни богатых, ни бедных, ни сильных, ни слабых, исчезнут больные и несчастные.
«Тогда волк будет жить вместе с ягнёнком, и барс будет лежать вместе с козлёнком; и телёнок и молодой лев и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детёныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи» [79]
79
Книга
– нараспев прочитала Ута. – Мне всегда нравилось это место в Писании…
– Не одной тебе – вон, художники сколько картин на этот сюжет понарисовали, – заметил Вольфгер и как бы невзначай опять придвинулся к Уте.
– Опять ты за своё! – притворно рассердилась девушка, – рассказывай, не отвлекайся, а то сейчас на пол скину, а пол холодный!
– Жестокость – вот имя твоё, о дева! – с завывающей интонацией миннезингера произнёс Вольфгер. – Вообще-то, мне и рассказывать больше нечего…
– Как нечего? А в монастыре всё-таки что было?
Вольфгер поморщился:
– Ну, хорошо, хорошо, расскажу… В общем, разбойники как-то проникли в монастырь и поубивали почти всех монахинь, да так жестоко, что меня, когда я увидел их тела, чуть наизнанку не вывернуло, а я в жизни много чего повидал, уж поверь мне.
– Зачем же они их… так?
– А это у перекрещенцев считается богоугодным делом, не у всех, понятно, а у самых фанатичных, у тех, у кого вера на грани безумия. Они считают, что раз католическая церковь, иконы, святые, монастыри от дьявола, то уничтожая всё это и убивая священников и монахов, они покупают себе место в Царстве Небесном, и чем больше убьют людей, изломают и испакостят церковной утвари, тем больше у них будет заслуг перед Богом. Один там, в монастыре, даже на распятие мочился. Ну вот… А шестерых монахинь, тех, что помоложе, они убивать не стали, оставили себе на потеху. Вера верой, а мужики мужиками, а уж кого они насиловать будут – монахиню или бабу деревенскую, им всё равно. Ну и пришлось нам этих мужиков… Двое на стенах были, одного я придушил, другого Рупрехт из арбалета застрелил, а остальных он же своим взрывательным снадобьем изничтожил. Вот и всё… Правда, в монастыре только половина банды была, а где была вторая половина и главарь, я не знаю. Не стали мы их дожидаться, монахинь забрали, и обратно в Виттенберг. Ну, дальше ты знаешь. Всех монахинь по домам развезли, а одна, Катарина фон Бора, и девочка-послушница в доме бургомистра остались.
Кстати, Катарина изъявила желание выйти замуж за Лютера, – улыбнулся Вольфгер, – не знаю уж, как он к этой новости отнесётся.
– Н-да, фройляйн своего явно не упустит, – хмыкнула Ута. – А если он откажется?
– Наверное, сведёт всё к шутке. Она это сказала так, что и не поймёшь, шутила она или говорила серьёзно. Но Лютеру её слова я передам, пусть думает и решает сам.
– А когда ты увидишься с ним? – с острым интересом спросила Ута.
– Понятия не имею. Ты же слышала, Берлепш сказал, что Лютер живёт в замке отшельником, почти ни с кем не общается, еду ему приносят, гуляет тоже в одиночестве. Комендант обещал сообщить ему о нашем приезде, может, Лютер и придёт на сегодняшний ужин в нашу честь. У тебя есть какой-нибудь красивый наряд? Я хочу, чтобы ты выглядела просто ослепительно.
– Тебе стоило подумать об этом чуток пораньше, например, в Виттенберге, – сварливо ответила Ута, – но, так уж и быть, я что-нибудь придумаю. Иди, не мешай мне. Нужно же ещё причесаться, привести в порядок платье и сделать тысячу других вещей, а служанки у меня здесь нет!
– Хочешь, пришлю Карла? – спросил Вольфгер. – Всё-всё, ухожу, – поспешно сказал он, увидев, что Ута замахнулась подушкой.
***
– Когда в замке бывают почётные гости, мы пируем в зале Певцов, вот в этом самом зале, господа, – торжественно сказал Берлепш, входя в огромный двусветный зал. Кессонный потолок морёного дуба с затейливой резьбой опирался на полуколонны, украшенные лепниной. Зал освещался люстрами, в которых горело множество свечей, вдоль стен были расставлены резные деревянные скамьи. Посредине стоял красиво сервированный стол. О богатстве хозяев свидетельствовало то, что пирующим предстояло сидеть не на лавках, а на стульях с высокими резными спинками.