Еретическое путешествие к точке невозврата
Шрифт:
Когда Вольфгер закончил свой рассказ, он уже не думал о плачущих кровью иконах, грядущем светопреставлении и поручении от курфюрста. Всё это вылетело у него из головы. Никогда в жизни Вольфгер не говорил так долго, поэтому сейчас он хотел только одного: пить!
«Попросить у него вина, или неприлично?» – подумал барон и, плюнув на куртуазию, охрипшим голосом спросил:
– Доктор, а у вас тут случайно не найдётся бокала вина?
– Что? А? – вздрогнул, выведенный из размышлений Лютер, не сразу сообразив, о чём его спрашивают. – Вина? Нет… А хорошо бы… Или пива… Иисусе, как вы правы, господин барон! Кружка доброго пива – вот что сейчас нужно нам обоим! Но, к несчастью, пива у меня нет. По монашеской привычке я не держу в келье ничего съестного. [84]
84
Устав католических монастырей запрещал хранить в кельях продукты питания.
Лютер поставил на стол оловянный кувшин и вдруг рассмеялся, хлопнув себя руками по бокам:
– А ведь у меня и кубок только один! Я, знаете ли, ни разу не принимал здесь гостей… Вы пейте, пейте, вода свежая.
Вольфгер жадно выпил полный кубок и прокашлялся.
– Не умею я долго и складно говорить, – пожаловался он, – вот если бы здесь был отец Иона… Вы, наверное, и половины не поняли из моего сумбурного рассказа.
– Нет, отчего же, господин барон, я понял почти всё, кроме, разве что, одного, – сказал Лютер. – Какова цель вашего посольства? Чего, собственно, от меня хочет курфюрст? Мне кажется, его королевское высочество полагает меня кем-то вроде наместника Господа Бога на земле, и совершает тем самым тяжкий грех. Я всего лишь простой смертный, маленький грешный человек, и я не знаю ответов на стоящие перед вами вопросы.
Вольфгер нахмурился и, опершись на колени, встал с табурета:
– Значит, всё было напрасно? Что ж…
Лютер подошёл к барону, положил ему руки на плечи и мягко усадил обратно.
– Не горячитесь, друг мой, не горячитесь. Конечно же, я постараюсь помочь вам всем, чем могу, но не ждите от меня слишком многого… Прежде всего, я должен заметить, что вы неверно трактуете библейскую эсхатологию, и от этого…
– Эсхатологию? Вот непонятное слово! Простите, доктор, – перебил его Вольфгер, – но, если разговор с самого начала уходит в такие дебри, то, боюсь, мне будет трудновато угнаться за вашей мыслью.
– Да-да, конечно, на самом деле, это я должен просить прощения, – смутился Лютер, – я вечно забываю, что нахожусь не на университетской кафедре. Проклятая преподавательская привычка! Попробуем иначе…
Он несколько минут расхаживал по келье, шурша по каменным плитам полами своей мантии. Вольфгер опять подивился сходству Лютера с большой, взъерошенной, недовольной птицей. «Сейчас каркнет, – с усмешкой подумал он, – или клювом в лоб долбанёт».
Наконец доктор остановился перед столом, взял с него какую-то книгу, перелистал, закрыл и начал размеренно говорить, постукивая корешком по столешнице.
– Ваша ошибка, господин барон, состоит в том, что вы рассматриваете светопреставление как некий вселенский катаклизм, ну, вроде землетрясения, наводнения, не знаю, всеобъемлющего пожара, в котором погибнет всё сущее. Между тем, для христианина окончание его земного существования означает не гибель, распад и переход в небытие, а воссоединение с Создателем, переход в Царство Божье. Истинно верующий должен страшиться не того, что он до срока покинет земную юдоль, а того суда, на котором Господь будет взвешивать всё добро и зло, совершённое человеком в его жизни. Да, грешная плоть содрогается от страха, но душа трепещет от радости в предвкушении неизъяснимого счастья.
«Хм… где-то я уже слышал про грешную плоть, которая содрогается от страха», – подумал Вольфгер и сразу же вспомнил скорчившегося на сырых камнях допросного подвала Марка Штюбнера.
– Вы что-то хотели сказать, господин барон? – осведомился Лютер.
– Нет-нет, ничего, прошу вас, продолжайте.
– Да… Так вот… Итак, истинный христианин не должен бояться Светопреставления… Впрочем, это я уже говорил…
– Ну, здесь дело, наверное, в силе веры, – заметил Вольфгер, – честно говоря, в ожидании конца света я не ощущаю в себе радостного трепета…
– Истинная вера – повседневный тяжкий труд, – нравоучительно сказал Лютер. – Римская католическая
– Но как же явленные признаки приближения светопреставления – они истинны?
– Не знаю, – ответил Лютер, устало опускаясь на свой стул. – Писание не содержит ответа на этот вопрос. Скажу лишь, что история церкви хранит память о множестве таких признаков, которые считались совершенно бесспорными, и которые, как вы понимаете, не сбылись. Возможно, и сейчас… Надо ждать, верить и молиться. Гораздо больше меня интересует другой вопрос: Кто был этот человек… или нечеловек, который возник в вашей алхимической лаборатории и который помогал вам на протяжении всего наполненного опасностями путешествия? Кто он, ангел Божий или, напротив, слуга нечистого, а может быть, даже сам князь Тьмы?
– То есть, вы хотите сказать, дьявол? – уточнил Вольфгер. – А вот, кстати, скажите, доктор, а как бы, на ваш взгляд, отнёсся дьявол к вести о приближающемся конце света?
Лютер долго молчал, с некоторым удивлением разглядывая своего гостя, потом сказал:
– Вы, ваша милость, задали чрезвычайно глубокий и чрезвычайно сложный вопрос. Не скрою, я в известной растерянности, потому что никогда не думал над этим. Я мог бы, конечно, высыпать на вас ворох бесполезных цитат из сочинений так называемых отцов церкви, но не стану этого делать. Это глупо и бессмысленно. Кто может угадать мысли врага рода человеческого?!
С одной стороны, светопреставление повлечёт за собой грандиозную битву сил добра и сил зла, в которой силы зла будут окончательно повержены, и вообще, в Царстве Божьем нет места для Сатаны. С другой стороны, милость Господа неисчерпаема, и, возможно, он помилует и дьявола. Наконец, враг рода человеческого ведь тоже создан Им, как же создание может противиться воле Творца?!
Да… Дьявол… Знаете, господин барон, мысли о дьяволе сопровождают меня всю мою жизнь. Я появился на свет в шахтёрском посёлке, а шахтёры – очень набожный и суеверный народ, ведь спускаясь под землю, они ежедневно, ежечасно рискуют жизнью. Рудокопы верят, что пробиваясь под землю, они движутся в сторону Преисподней, и в один далеко не прекрасный момент могут встретиться с самим дьяволом. Для них дьявол – не абстрактный религиозный символ, а вполне реальное существо. Многие годы и я думал так же. Меня всегда преследовало ощущение собственной греховности, душевной нечистоты, за которую я обязан понести наказание. Не выдержав духовных терзаний, я решил скрыться от мира в монастыре и там обрести душевный покой. Но в монастыре было ещё хуже, дьявол искушал меня и там. Когда все молились и плакали в умилении, на меня нападала беспричинная злоба, мне хотелось крушить иконы, изрыгать брань, бить, кусать и пинать своих собратьев. Отец настоятель смотрел на меня с удивлением, а простые монахи с трепетом. Им казалось, что я одержим. В ужасе я изнурял себя постом и молитвой, лежал крестом на ледяных камнях церкви, в одной ветхой ряске часами стоял на морозе. Я соблюдал установления ордена так строго, что теперь могу сказать, что коли мог бы монах попасть на небеса через своё монашество, то это был бы я. Вся знавшая меня монастырская братия согласится с этим. Продолжай я и далее подобным образом, я бы довёл себя бдениями, молитвами, чтением и другой работой до болезни, а то и до смерти. Но я не добился ничего. Дьявол не отступал. Монастырь, который я считал местом для умиротворённых, спокойных размышлений, оказался для меня адом. Я был на грани умоисступления. И тогда отец настоятель, не снимая с меня монашеских обетов, решил, что я должен вернуться в мир. Это спасло меня.