Еретик
Шрифт:
Но перепуганные чиновники мало что могли сказать и беспокоились только о своей шкуре. Отозванные в Константинополь Валентином Аршакуни армянские легионы уже не защищали Кархедон, а потому всем заправляли итальянцы, а вокруг города рыскали разведывательные отряды гунна Кубратоса. И как теперь повернется расклад сил, не ведал никто.
Лишь спустя несколько часов, двигаясь от человека к человеку, Кифа отыскал-таки Мартина — в маленькой гостинице, нетрезвым, в компании полудюжины голых
— Ки-ифа, — протянул первый кандидат в будущие Папы, — иди к нам.
Кифа лишь пожал плечами. Он знал, что Мартин кастрирован уже взрослым, а потому до сих пор тоскует по женскому телу, но смысла травить себя вот так, намеренно, не видел.
— Я привез ее.
Мартин вздрогнул и побледнел, а затем его глаза уставились куда-то вдаль, словно сквозь стены, и он сделал почти безразличный жест.
— Садись. Рассказывай.
— Я нашел дом, в котором они отсиживались, — сухо отчитался Кифа, — взял ее в последний миг и вывез последним кораблем.
— Какая она?
— Могу показать, — встал Кифа.
— Нет-нет, не надо, — выставил белые ладони вперед Мартин.
— Но она здесь, со мной, — упрямо сдвинул брови Кифа и толкнул дверь, — заведите ее!
Мартин открыл рот, а в следующий миг Елена зашла.
— Ты?! Мартин?! — опешила Царица Цариц.
Кифа непонимающе глянул на Елену, но та смотрела только на Мартина. А тот глотал воздух распахнутым ртом и отмахивался полной белой рукой.
— Уведите, — приказал Кифа.
Он уже понял, что лучше было Мартина послушать. А тем временем тот с трудом перевел дух и уставился на него.
— Ты заслужил наказание.
Кифа молча склонил голову.
— Поэтому именно ты ее и убьешь, — произнес Мартин.
— Как? — поднял взгляд Кифа. — Почему? Что…
— Елена уже не нужна.
Это было сказано так внятно и однозначно, что до Кифы дошло сразу. В глазах у него помутилось.
— Но почему? — хрипло выдавил он.
Мартин коротко и как-то зло хохотнул.
— Папа Иоанн пришел к выводу, что любая империя будет для нас чересчур опасна. У нас должна быть одна империя — Римская Католическая Церковь, — Мартин нетрезво рассмеялся, — но… в царстве педерастов женщины ни к чему.
Кифа стиснул зубы. Елена была в его руках, но вся польза от нее утекала сквозь пальцы, как песок. Он кивнул, развернулся, чтобы выйти и… все-таки обернулся.
— Но ведь я выполнил обещанное. Что с моей наградой?
Мартин поднял брови вверх и рассмеялся.
— Будет тебе награда, Кифа, будет! Все, как тебе обещали.
— Я стану основателем Церкви? — уточнил Кифа. — Первым Папой под тем именем, какое я указал?
— Станешь, — уверенно кивнул Мартин. — Архивы Империи в
Он булькнул, рассмеялся над этой своей удачной шуткой, а потом расхохотался — в голос, взахлеб, до истерики.
Коронация Констанса II, десятилетнего сына Грегории и покойного Костаса проходила в храме Святой Софии, и Мартина следила за каждой деталью сложного и длительного ритуала с вниманием загнанной в угол волчицы. Только этот десятилетний мальчик обеспечивал ей поддержку родичей снохи Грегории.
«Или уже нет?»
Родичи снохи имели собственные амбиции, да и конфликтовать со всем Сенатом из-за нее они, пожалуй, не станут. А тем временем Валентин Аршакуни шел в Константинополь, а подписавший капитуляцию Александрии Теодор должен был прибыть вот-вот, может быть сегодня или завтра. Лично для нее такая концентрация войск в столице не означала ничего хорошего.
— Где он? — вполголоса спросила она подошедшего для доклада секретаря.
— Аршакуни уже в нескольких часах от города, — так же вполголоса ответил секретарь, — будет в Константинополе к ночи.
Мартина поджала губы. Валентина можно было переманить на свою сторону за деньги, но она понятия не имела, сколько он запросит.
«Да, и Теодор…»
Этот всеми обойденный и всеми обиженный принц ненавидел всех, кто чуть успешнее его — за собственную вечную неуспешность. Поэтому его следовало опасаться даже больше, чем Аршакуни.
Вокруг оживились, и Мартина распрямилась. Пятнадцатилетний император Ираклонас прилюдно обнимал своего племянника и соправителя, десятилетнего императора Констанса II. Значит, вот-вот должна была начаться коронация третьего императора — трехлетнего сына Мартины Давида-Тиберия.
Его подвели к патриарху, и Мартина замерла. Однако Давид-Тиберий вел себя с пониманием всей важности момента: послушно подставил голову на помазание, с любопытством осмотрел и поцеловал патриарший крест и лишь спустя четверть часа, уже в короне, принялся вертеться и ковырять пальцем в носу.
На таком «трехглавом» правлении — Ираклонас, Констанс и Давид-Тиберий настоял Сенат, не желавший нарушать сложившейся расстановки политических сил внутри патрицианской верхушки. Однако Мартина не слишком верила в стойкость подобных союзов; она лучше многих понимала, что судьбу империи решат всего два разговора — с Аршакуни, и с Теодором. И она вовсе не была уверена, что эти разговоры вообще состоятся.
А уже вечером, по завершении утомительной процедуры чествования и знакомства юных императоров с сенаторами, она получила первый тревожный знак.