Еретик
Шрифт:
«Почему какому-то кастрату дана власть отнять у человечества Спасителя? — уставясь в морской горизонт, думал он. — И где теперь Бог?»
Проще всего было считать, что Господь передумал и решил не воплощаться, чтобы не принимать в жертву себя самого и не лишиться удовольствия убивать — каждым своим вдохом. Но это противоречило пророчествам, а говорящий с пророками Джабраил не врал никогда.
Уж, скорее, Господь стал жертвой собственной воли, и, решив воплотиться в теле нерожденного сына Елены, попал в колесо жизни и теперь даже не помнит, ни кто он, ни как здесь оказался. Однажды приняв решение воплотиться,
— Например, мной.
«Сын и Отец едины», — вспомнил Симон сказанное Джабраилом пятому отроку, и в груди его стало горячо.
Этот банальный софизм мог, например, означать, что Симон, отец так и не родившегося существа, убитого в теле Царицы Цариц, един со Спасителем. И есть — Спаситель. Триединый. Непознаваемый и Всемогущий. И Сын Его убит лишь потому, что был миг, когда Симон не захотел этого рождения.
Рядом закричали, и Симон тряхнул головой и вышел из мгновенного оцепенения.
— Аравитяне! — кричали матросы. — Аравийские паруса! Смотрите!
— Сколько их!
— И все на нас!
Симон вгляделся. У линии горизонта виднелись тысячи характерных аравийских парусов — углом.
— Наших тоже много!
Симон прищурился. От итальянского берега уже выходила сводная эскадра всех эмпорий этой земли — с квадратными парусами.
— Сейчас сойдутся!
Симон видел и это. И встретиться они должны были… — он оценил расстояние, — от силы через час. И победивший наверняка будет уверен, что Господь на его и только на его стороне.
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь победил, — вслух, сам себе произнес он и понял, что может проверить все свои подозрения прямо сейчас.
Симон прикрыл глаза, снова открыл, глянул в небо. Комета уже уходила за горизонт, обещая вернуться чуть менее чем через сутки. Если он и впрямь — Бог, он мог вернуть ее назад и уронить в точности на место встречи флота, однако нарушать равновесие хода светил небесных ради минутного каприза он не желал.
Симон глянул в сторону берега. Везувий мирно пыхтел, время от времени выбрасывая то облако серого пепла, то порцию пемзы.
— Да будет так.
И в следующий миг берег отозвался гулом, а море пошло рябью.
— Уничтожить, — внятно приказал Симон. — И тех, и других.
Ударило так, что всей Ойкумене стало ясно: это конец. Как докладывали Мартину агенты, едва Везувий проснулся, близлежащие города были попросту засыпаны пеплом — за час или два. А спустя сутки Мартин увидел остатки итальянского флота, — через море, усыпанное плавающей на поверхности дымящейся пемзой, прорвались только несколько судов.
— Море стало горячим, как суп, — рассказывал поседевший капитан, — даже смола меж досок бортов растаяла. Все суда, что не сгорели сразу, просто утонули, набрав воды.
— А что аравитяне?
— То же самое, — тихо сказал капитан. — Два величайших флота в мире погибли, как только сошлись для боя.
Мартин поднял глаза в небо.
— На все воля Всевышнего.
Да, это была потеря, но конца света он не ждал, а в целом, воля Божья его устраивала. В далеком Константинополе десятилетний император Констанс лично объяснил подданным, что его сводной бабушке Мартине усекли язык и сослали вместе с сыновьями на Родос [92] за отравление
92
Скорее всего, и здесь — маленький остров-крепость Родос на Ниле, а не огромный остров в Эгейском море.
В Египет, сразу после устранения Амра, прибыли два новых правителя, и налоговая политика начала плавно меняться, и это означало, что, год-два, и начнутся мятежи. Ну, а после того, как просочились новости о том, что у Мухаммада нет более потомства — ни от одной из двенадцати жен, Мартин ждал еще одной резни — уже в стане мусульман. Дикие аравитяне не были в состоянии осознать, какое благо для страны то, что ни в ком более не течет священной крови Пророка.
Ну, и понятно, что повсеместно принялись притеснять евреев. Теперь, в условиях войны всех против всех, не примкнувшие ни к одной партии еврейские купцы и раввины раздражали правителей, как никто другой. И было ясно, когда евреи, последние «нити», связывающие собой лоскутное тело Ойкумены, будут перерезаны, расползется все.
— Разделяй и властвуй, — рассмеялся Мартин. — Бессмертные слова.
Владетель пусть и небольшой, но самой лучшей римской эмпории [93] на всем полуострове Нерон узнал о прибытии Симона, едва тот сошел на берег.
— Этот тот самый? — живо заинтересовался он.
Слухи о Симоне ходили давно, и эти слухи весьма впечатляли.
— Тот самый, — кивнул секретарь.
— Может, пригласить его ко двору? — хмыкнул Нерон. — Пусть позабавит…
93
Римская эмпория — в данном случае используется буквальное значение — защищенное крепостью торжище.
Как рассказывали, Симон мог излечить от любой болезни, просто приказав человеку выздороветь, ненадолго поднимал мертвых, превращал воду в вино, заставлял статуи двигаться и гримасничать и даже летал по небу. Впрочем, в реальность последнего чуда Нерон так и не поверил.
— Не стоит, — покачал головой секретарь, — по-моему, он свихнулся.
— Что так? — поднял брови Нерон.
— Теперь он говорит, что он и есть Господь Бог, — криво улыбнулся секретарь.
Император опешил.
— Как так — Бог? Тот Самый?
— Ага, — булькнул смехом секретарь, но тут же посерьезнел. — Но сил у него и впрямь стало много. Делает, что хочет.
Нерон почувствовал, как в животе екнуло. Он был искренне верующим митраистом, то есть, чтил заповеди, знал, что Спаситель Митра уже приходил и понимал, что лишь причастившись Его крови и плоти, можно обрести посмертное блаженство. А уж то чудо, когда молния, ударив точно в его кружку, расплавила металл и пощадила самого Нерона, позволяло думать, что он — все-таки — в числе спасенных.