Еретики и заговорщики (1470–1505)
Шрифт:
Так, к октябрю 1490 года (в тот же срок, что проводился церковный собор) сын Деспины Василий получает право распоряжаться в тверских землях. Данный акт выглядит как знак преемственности с Иваном Молодым. Однако в сентябре 1491 года великий князь решает произвести описание земель в бывшем Тверском княжестве. Как полагает С. М. Каштанов, в это самое время Василий лишается тверского княжения.
В том же сентябре 1491-го — и здесь мы имеем дело не со случайным совпадением — Иван III приказывает взять под стражу Андрея Углицкого. В 1487 году великий князь клялся не держать зла на меньшого брата. Но в 1489 году до Андрея Углицкого дошли слухи о намерениях старшего брата его «поимати», Андрей обратился к Ивану Патрикееву с просьбой выяснить
Крамольника наказали. Но мир между братьями восстановился ненадолго. Впрочем, виновником окончательного разрыва отношений нужно считать самого Андрея. В мае того же года, когда Иван III приказал своим воеводам выступить в помощь крымскому хану Менгли-Гирею против ордынских царевичей, углицкий князь отказался выставить свою рать. Очевидно, тогда участь Андрея была решена, но по каким-то причинам государь отсрочил расправу. Припомнили князю и его сношения с Ахматом и Казимиром.
Одновременно Иван вызвал в Москву и Бориса Волоцкого. Обошлось. Как выразился летописец, князя Бориса и детей его «неухыщреннаго ихъ нрава ради не вреди ничимже». Впрочем, Борис в последние годы неизменно сопровождал великого князя в походах на Тверь и на Ахматовых детей и претензий к нему не возникало. Впрочем, вызов сыграл свою воспитательную роль — удельный князь направлялся в столицу «в великой тузе», а вернулся на Волок в «радости великой».
В сентябре 1491 года Иван III нанес решительный удар по оппозиции и начал выдвигать Дмитрия-внука в качестве политического противовеса старшему сыну. В 1492–1493 годах имело место реальное возвышение сына Ивана Молодого и Елены Волошанки. Дальнейшему росту политического авторитета Дмитрия в 1494–1495 годах соответствовало полное исчезновение в это время с политической арены Василия. Впрочем, борьба только начиналась.
Глава IX
Иметь и не иметь
Не надейтесь на обманчивые слова: «здесь храм Господень, храм Господень, храм Господень».
Путем Христовой любви
Около 1485 года у излучины речки Соры в 15 верстах к северу от Белозерского монастыря, недалеко от места погребения игумена — основателя сей обители Кирилла, преподобный Нил Майков построил часовню и келью. Так было положено начало знаменитой Нило-Сорской пустыни. Про Нила — до пострижения Николая Майкова — известно, что приблизительно в двадцатилетнем возрасте он принял постриг в Кирилловом монастыре. Обитель была известна нестяжательностью, унаследованной еще от преподобных Сергия и Кирилла, наставлявших братию, уподобляясь апостолу Павлу, довольствоваться самым малым, «ибо корень всех зол есть сребролюбие».
Когда Николай вступил в обитель, еще были живы ученики преподобного Кирилла, его постриженники. Иноки стремились во всем подражать покойному учителю. Проницательный игумен Кассиан выбрал в наставники Николаю одного из самых опытных и мудрых старцев Паисия Ярославова, который в свою очередь был воспитанником святогорца Дионисия.
Беседы Нила с побывавшим на Востоке игуменом Кассианом, с Паисием и другими старцами обители, собственные размышления над прочитанным и услышанным утвердили его в желании посетить христианский Восток. Предполагают, что Нил ушел на Афон приблизительно в 1475 году, то есть после двадцатилетнего пребывания в Кирилловом монастыре. На Востоке — «въ святей горе Афонстеи и в странах Цариграда, и по инех местех…» — Нил пробыл около десяти лет. Потом настало время возвращаться в Заволжье.
«Когда в монастыре мы жили вместе, ты сам видел, что от мирских соплетений я удаляюсь и поступаю, насколько есть силы по божественным Писаниям, — писал Нил своему ученику Гурию Тушину. — Затем, по завершении странничества моего, придя в монастырь, поблизости от [него] я построил себе келью и так жил, насколько было силы моей. Ныне же дальше от монастыря я переселился, так как благодатью Божией, нашел место, угодное моему разуму, потому что мирским людям оно труднодоступно…».
Этот путь из обжитых многонаселенных киновий в непроходимые дебри, к молитвенному уединению в окруженных болотами и «мхами великими» лесных чащах, проходили многие русские подвижники, да и сам принцип скитского жития, когда двое или трое иноков собирались вокруг опытного старца, безусловно, не был внове для русской монастырской жизни. В книгах Кирилла Белозерского находился, как установил Г. М. Прохоров, «Устав скитскаго жития», переписанный рукой самого преподобного. Но почему же спустя два столетия один из насельников Сорской пустыни поименует Нила «начальником в России скитскому житию» — только ли из уважения к ее основателю?
В правление Дмитрия Донского ищущие уединения иноки устремляются в пустынные безлюдные места; со временем рядом с одинокими кельями отшельников селятся страждущие духовных подвигов последователи, идут годы, и небольшое сообщество скитских жителей вырастает в крупную монашескую корпорацию. Если до конца XIII века на Руси было основано 180 монастырей, то во второй половине XIV века свыше 160-ти. Почти все они были основаны Сергием Радонежским и его последователями.
Удивительное и парадоксальное на первый взгляд явление — результатом ухода преподобного Сергия и других подвижников «от мира сего» стало громадное по своей силе и благотворное по своей сути влияние на этот мир. Русские люди поняли, что отцы-пустынники ищут и находят в уединении ту правду, которую невозможно отыскать в мирской суете, и, обретя ее, щедро делятся со всеми, кто правды алчет. «Прп. Сергий воплотил в себе не только дух своего времени, но и духовный запрос своих современников» — отмечает М. Е. Никифорова.
В народную душу «глубоко запало какое-то сильное и светлое впечатление, произведенное когда-то одним человеком и произведенное неуловимыми, бесшумными нравственными средствами… Первое смутное ощущение нравственного мужества, первый проблеск духовного пробуждения — вот в чем состояло это впечатление», — пишет В. О. Ключевский.
Во множестве больших и малых обителей, возникших в ходе Великого монашеского строительства, зачатого преп. Сергием Радонежским, практиковалось «духовное делание», в значительной мере основанное на традициях византийского исихазма. Исихасты не искали новаций и реформ, а возвращались к истокам монашеской жизни, к аскетическим подвигам египетских пустынников.
Теоретиком и горячим проповедником исихазма выступил афонский монах, впоследствии архиепископ города Салоники Григорий Палама (1296–1359), который в свою очередь развивал идеи Симеона Нового Богослова и Григория Синаита. По учению Паламы, человек, возлюбив Бога, способен посредством молитвы приобщиться к Божественной энергии, то есть живой и повсеместной действующей Божественной Благодати, возвыситься до самого Бога и увидеть воочию Свет его предвечной славы.
Многие подвижники исихазма видели славу Божию в виде ослепительного и неописуемого света, подобного тому, что апостолы увидели на горе Фавор. Краеугольным камнем практики духовного сосредоточения или «умного делания» стало многократное обращение к Всевышему с Иисусовой молитвой, заключенной в словах «Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй мя грешнаго». Само же слово «исихазм» происходит от греческого «исихия» — «молчание», так как для достижения необходимого состояния духа исихасты практиковали «умную» молитву, читая ее про себя — «в уме».