ERIKA
Шрифт:
В животе урчало. Я вымотался до предела, но к обеду готов был лишь план рассказа. План, надо сказать, неплохой. Даже название я придумал: «Тринадцатый». Черпая суп из парящей кастрюли, жена пыталась начать разговор. Но видя моё состояние, сообразила, что правильнее молчать. Наскоро подкрепившись щами и винегретом, я вновь уединился в своей «творческой мастерской».
Сидел перед девственно-чистым экраном и размышлял – как начать. Словно песок сквозь ладони, утекали минуты. Я нервничал: полдня позади, результат плачевный. Думал, думал. Взгляд блуждал по сторонам, пока не упёрся в статуэтку. Космическая
Тринадцатый
Хмурой осенью 94-го четыре бугая – обладатели каменных лиц, сунув под ребро ствол револьвера, запихнули меня в большой чёрный джип. Слишком много косяков висело на мне к тому времени, поэтому иллюзий я не питал. Трясясь в наглухо затонированном «Гранд Чероки», сидел зажатый меж шкафоподобных братков. Меня везли за город, в сторону глухих вятских лесов. На всякий случай прощался с жизнью. Я мало пожил и не был готов умереть. Но бывает ли вообще кто-то готов?
Я строчил и строчил. Вдохновение! После многомесячного перерыва оно, наконец-то, явилось. Неожиданностью стало то, что рассказ получался довольно гротескным, и с количеством чёрного юмора, кажется, выходил перебор. Но я не стал сбавлять темп. Пальцы истосковались по клавишам, теперь летали по ним. Но настенные часы, выполненные в виде мультяшного паровозика, что висели на стене за моей спиной, тикали всё же быстрее. Их стрелки крутились, как на ускоренной съёмке. Я же не замечал ни хода времени, ничего.
Казалось бы, только начал, а жена уже зовёт ужинать. Вытащив беруши, услышал детские голоса. Надо же, не заметил, как сыновья вернулись из садика. Я просмотрел предварительный результат моего труда. Двадцать страниц! Никогда ещё не писал столько за один присест. Но это же много больше, чем требуется! А в начатом рассказе я только лишь к кульминации подобрался. Да и не рассказ это вовсе, а вырисовывается целая повесть, которую мне ещё писать и писать. Куда меня понесло?! И что сейчас с этим делать? Как ни сокращай этот текст, мне в обозначенные рамки – двенадцать страниц – не уложиться! А времени уже восьмой час. Вот попадос! Я пробежал глазами абзац, на котором притормозил:
Пёс кромсал и кромсал моего обидчика. Рвал, грыз, пилил, всё глубже и глубже врезаясь Карлосу в промежность. Кровище хлестала, брызги (слюна пса вперемешку с кровью бандита) разлетались по сторонам. Я почувствовал что-то липкое на подбородке. Проведя по нему, обнаружил на руке багряные разводы. Тупо смотрел я на испачканную ладонь под ужасный аккомпанемент: клацающие челюсти, рычание, чавканье. А тут ещё завалившийся Карлос, дёргаясь на полу, словно его било током, начал вопить. Как он орал! Этот хрипяще-завывающий визг-вой шокировал меня едва ли не больше, чем само зрелище кастрации человека собакой.
Оборвав писанину, я вырубил ноутбук и вынырнул из описываемого 1994 года. Да, пожалуй, теперешняя моя жизнь и милее, и проще! За ужином
А куда несусь я?!
Самый маленький член нашей семьи залился горькими слезами. Ещё бы! Когда тебе год от роду, мамин запрет на копание в мусорном ведре превращается в трагедию вселенского масштаба. А какого масштаба трагедия ждёт меня завтра утром? Наверное, не такого большого. Поковыряв кое-как макароны, я поплёлся к рабочему месту.
Заперся. Законопатился. И только лишь оживил ноутбук, как получил идею. «Тринадцатый» – это хорошо, но я не о том пишу, нужно отложить. А сейчас требуется вернуться ещё на десяток лет раньше, в середину восьмидесятых. Точно! И я занырнул с головой в новый текст:
Интервью с диверсантом
«Сенсация! Настоящая стопроцентная сенсация, я жду тебя. Сенсация! Если не мирового масштаба, то минимум – всесоюзного! На меньшее не согласен. Сенсация, я тебя сотворю! – в сознании журналиста дребезжит вкрадчивый голос его учителя – гуру Шри-Вана. По кругу идут заученные фразы ежедневной полуденной медитации. Слова этих фраз его и не его. Слова, прилетев из глубин космоса, отражаются от корочки мозга и улетают обратно. – Сенсация, я давно живу мечтой – открыть тебя. Сенсация, о которой заговорит вся страна, приди!»
Я снова писал и писал, попутно прикидывая, что и гротеск, и чёрный юмор (в разумных пределах) тексту всё же не повредят. Чёрный юмор, гротеск – пусть станут они солью и перцем для моего рассказа, сделают вкус его насыщенней, ярче. Сладко пьянящее чувство творческого полёта вновь овладело моей душой. Боясь спугнуть его, я почти не шевелился. Бегали лишь зрачки, да мелькали кончики пальцев. Часы летели. Сюжет закручивался в спираль. Кировский журналист Егор Шельдман, позабыв наставления гуру, готов был вцепиться в горло ветерана Великой Отечественной, у которого брал интервью.
У Фёдора Алексеевича взгляд был холодный, как сталь. Шельдман же просто кипел. Собеседники (скорее соперники!), бычась, играли желваками. Словно заграничные боксёры на церемонии взвешивания, буравили глазами один другого. В дуэли взглядов напряжение возросло так, что между ветераном и журналистом разве что молнии не сверкали. Тут взрывоопасную тишину неожиданно нару…
Вдруг неожиданно всё померкло. В одно мгновение: свет в комнате и экран с буквами. Я невольно зажмурился, затем открыл глаза, заморгал. После яркого света глаза никак не могли привыкнуть. Вынув беруши, я услыхал барабанящий о подоконник дождь. Повернув жалюзи, чтоб пустить в комнату тусклый свет уличных фонарей, приоткрыл окно. А затем посмотрел на часы. Полночь. Четверть первого, если быть точным. Завтра утром (то есть уже сегодня) мне уезжать на «объект», на суточное дежурство. До выхода из дома оставалось ровно шесть с половиной часов.