Эркюль пуаро (сборник)
Шрифт:
– Гнусная история, я бы сказал.
– Да, если подозрения дамы имеют под собой почву. Но так ли это? Горе тому мужу, который решит вдруг приобрести бутыль с гербицидом. Если его жена страдает от гастрита и имеет склонность к истерикам – быть беде.
– Вы полагаете, что все обстоит именно так?
– А вот этого я не знаю, Гастингс. Но этот случай заинтересовал меня, очень заинтересовал, ибо, видите ли, в нем положительно нет ничего нового. Среди женщин довольно много истеричек. Да, если я не ошибаюсь, перед нами разворачивается старая, как сам мир, человеческая драма. Скажите мне, Гастингс, какие, по-вашему, чувства испытывает миссис Пенгелли к своему мужу?
– Преданность, борющаяся со страхом? – предположил я.
– Да,
– Но тут имеется «другая женщина».
– Верно, под воздействием ревности любовь может обернуться ненавистью. Но ненависть привела бы ее в полицию, а не ко мне. Именно таким образом она бы жаждала утолить свой праведный гнев. А теперь давайте дадим поработать своим серым клеточкам. Почему она пришла ко мне? Чтобы я рассеял ее подозрения? Или, напротив, укрепил бы их? Да, здесь мы столкнулись с чем-то таким, что мне в диковинку. Неужто она отменная актриса, наша достопочтенная миссис Пенгелли? Нет, вряд ли она играла. Готов поклясться, что она была вполне искренна... Нет, я решительно заинтригован! Узнайте о поездах в Полгарвит, Гастингс, очень прошу вас.
Больше всего нам подходил поезд, отправлявшийся с Паддингтонского вокзала в 13:50 и прибывавший в Полгарвит в начале восьмого вечера. Поездка была ничем не примечательна, и, стряхнув с себя приятную дрему, мы сошли на маленькой унылой станции. Забросив саквояжи в гостиницу, мы решили немедля нанести послеобеденный визит «моей троюродной тетке».
Дом Пенгелли стоял чуть в стороне от дороги. Перед ним был разбит небольшой палисадник. Вечерний ветерок доносил сюда сладкий аромат левкоев и резеды. Представить себе, что в этом исполненном очарования уголке Старой Англии могут твориться какие-то преступления, было просто невозможно.
Пуаро позвонил, затем постучал. Поскольку никто не откликнулся, он позвонил снова. После небольшой паузы дверь открыла растрепанная служанка. Глаза у нее были красные, она неистово шмыгала носом.
– Мы хотим видеть миссис Пенгелли, – объяснил Пуаро. – Можно войти?
– Значит, вы ничего не слыхали? Она померла. С полчаса назад.
Ошеломленные, мы молча смотрели на нее.
– Отчего она умерла? – наконец поинтересовался я.
– Это вы у кого-нибудь другого спросите. – Она быстро оглянулась через плечо. – Если бы было кому остаться в доме с миссис, я бы мигом собралась и ушла отсюда. Но как можно оставить мертвую без присмотра... Не в моем положении что-то говорить, да я и не собираюсь, но все уже знают. Весь город только об этом и болтает. И если мистер Рэднор не напишет министру внутренних дел, напишет кто-нибудь другой. А доктор пусть говорит что хочет. Разве я не видела своими глазами, как нынче вечером хозяин снимал с полки бутылку с гербицидом? И разве он не вздрогнул, увидев, что я наблюдаю за ним? А каша миссис стояла на столе, ее надо было только отнести. Нет уж, я больше и крошки в рот не возьму в этом доме! Уж лучше умру с голоду.
– А где живет доктор, который лечил вашу хозяйку?
– Доктор Адамс? За углом, на Хай-стрит. Второй дом.
Пуаро резко повернулся. Он был очень бледен.
– Для человека, который не собирался ничего говорить, она сказала слишком много, – сухо заметил я.
Пуаро стукнул кулаком о ладонь другой руки.
– Глупец! И не просто глупец, а настоящий преступник! Вот кто я такой, Гастингс. Хвастался своими серыми клеточками, а сам проморгал убийство – убийство человека, который надеялся найти у меня защиту. Я и вообразить не мог, что опасность так серьезна и так... близка. А уж если честно (да простит меня Господь!), я вообще не мог представить, что что-то случится, и решил, что это просто болезненные фантазии мнительной женщины. Ну вот мы и добрались. Послушаем, что скажет доктор.
Доктор
– Вздор! Вздор! Все до единого слова! Как будто это не я лечил больную! Гастрит, гастрит в чистом виде, и самый заурядный. Этот городок – рассадник сплетен! Местные старушенции просто жить не могут без скандалов! Как соберутся вместе, чего только не навыдумывают! Начитаются всяких мерзких газетенок, в которых одно вранье, вот им и мерещатся всюду отравители. Увидят бутылку гербицида на полке, значит, его обязательно кому-то подмешивают в пищу. Я знаю Эдварда Пенгелли как самого себя, да он и мухи не тронет. А уж чтобы кого-то отравить... Да и с чего бы это ему – травить собственную жену? Ну-ка скажите на милость!
– Мосье доктор, вы, вероятно, не знаете об одном обстоятельстве.
И Пуаро очень кратко рассказал ему о визите к нам миссис Пенгелли. Доктор был буквально ошеломлен: у него, казалось, глаза на лоб вылезли.
– Господи, прости мою душу грешную! – воскликнул он. – Бедная женщина, должно быть, спятила! Почему же она не поговорила со мной? Это бы ей следовало сделать прежде всего.
– А вы бы высмеяли ее страхи.
– Вовсе нет, вовсе нет. Надеюсь, я еще не настолько закоснел и способен найти взаимопонимание со своими пациентами.
Пуаро чуть заметно улыбнулся. Эскулап явно был обеспокоен больше, чем хотел показать. Когда мы вышли из дома, Пуаро сказал:
– Упрям, как осел. Сказал: гастрит, и будет стоять на своем! А у самого на душе явно кошки скребут.
– Что будем делать дальше?
– Вернемся в гостиницу, где нас ждет ужасная ночь, mon ami. Ибо нет ничего хуже железных кроватей, а других в английских провинциальных гостиницах не бывает.
– А завтра?
– Rien a faire [69] . Вернемся в Лондон и будем ждать дальнейшего развития событий.
69
Делать нечего (фр.).
– Скучная перспектива, – разочарованно заметил я. – А что, если никаких событий больше не произойдет?
– Произойдут! Это я вам обещаю. Старина доктор может выдать сколько угодно свидетельств о смерти, но он не в силах запретить нескольким сотням языков болтать. А они будут молоть не переставая, это уж точно!
Поезд на Лондон отходил в одиннадцать. Прежде чем отправиться на станцию, Пуаро пожелал увидеть мисс Фриду Стэнтон, племянницу, о которой нам говорила покойная. Мы без труда нашли дом, где она снимала квартиру. Там же мы узрели высокого темноволосого молодого человека, которого она с некоторым смущением представила как мистера Джейкоба Рэднора.
Мисс Фрида Стэнтон оказалась необыкновенной красавицей. Исконно корнуоллский тип красоты: темные глаза и волосы, нежный румянец. И в этих темных глазах явно читался характер, с которым лучше не шутить.
– Бедная тетушка, – сказала она, когда Пуаро представился и объяснил, по какому делу пришел. – Это ужасно. Меня теперь так мучает совесть. Мне нужно было быть к ней добрее и терпимее.
– Но ты и сама немало от нее натерпелась, Фрида, – вмешался Рэднор.
– Да, Джейкоб, но у меня вспыльчивый характер, и в этом тоже дело. В конце концов, не стоило принимать близко к сердцу все эти глупости. Следовало просто посмеяться и промолчать. Разумеется, все страхи насчет отравления – чистейший вздор! Ей делалось плохо после любой еды, приготовленной дядей, но я уверена – только из-за ее мнительности. Она внушила себе, что дядя ее травит, вот и умерла.