Ермак: Начало. Телохранитель. Личник
Шрифт:
– Что застыл, Тимофей? – Селеверстов ткнул меня в плечо, проходя мимо, подавая кинжал Башурову. – Или опять не помнишь, как вчера казаков уделал?
– Да помню все, дядька Петро. Вы Петрухе Башурову кинжал в ножнах дайте. Он сначала на меня без него нападал. Позже уже достал.
Я расставил казаков-малолеток в те позиции, с которых они нападали на меня, и стал показывать, что и как делал, отбиваясь от них, и какие удары наносил, чтобы их вырубить. Когда дошло дело до схватки с Афанасием, я на Петрухе показал, как сначала боковым ударом левой ноги в грудь отбросил от себя Бурундука, одновременно с
– Это чего же, Афонька насмерть бил? – громко озвучил этот момент Митрофан Савин. – Вот стервец!
Я под эти комментарии показал, как чуть не успел довернуть корпус, уворачиваясь от удара, из-за чего получил порез плеча, а потом обозначил перехват руки Елизара с кинжалом и как рычагом через свое плечо вывихнул ему руку. На этом показ закончился.
– А руку сломать, как грозился, мог вчера Афоньке? – опять проскрипел его дед.
Я попросил Петьку Башурова опять медленно нанести мне удар кинжалом в шею, а сам проделал те же движения, только рычаг его руки провел не через предплечье, а через локоть. Когда нажал чуть посильнее, Башуров приподнялся на цыпочки и зашипел от боли. Я быстро отпустил его руку.
– Если бы сделал так, то сломал бы Афанасию руку в локте. Мог бы и по-другому. Так еще проще бы было.
Я попросил Башурова опять ударить меня кинжалом, а сам, сместившись влево, перехватил его руку своей правой за запястье, а левой обозначил резкий рубящий удар по его локтю.
– Неужто руку бы так сломал? Не верю! – Дед Гусевский покачал головой. – Не верю.
Я прошел к печке, где в уголке стояла метелка на длинном черенке, и взял ее в руки. «Все получится, – думал я, возвращаясь обратно. – Я смогу, главное настрой. Для моей руки нет преград. Сколько всего раньше переломал и переколотил, отрабатывая резкость и точность ударов. Я смогу!»
Всучив Петрухе вместо кинжала метелку, черенком в мою сторону, я сказал:
– Бей в шею, и бей сильно!
Петруха, казалось, только этих слов и ждал, ударил как пикой, вкладывая в удар всю свою злость на меня. Я же повторил все то, что только что показывал казакам, но удар левой рукой нанес резко и в полную силу. Удар. Хруст. В моей руке осталась половинка черенка, а Петруха, обалдевая, рассматривал в своей руке остатки метелки.
– Ни хрена себе! – К нам подскочил сидевший ближе всех Алексей Подшивалов и, взяв у нас обломки метлы, показал их казакам. – Млять, как шашкой рубанул!
После возникшей тишины, вызванной удивлением от моего удара, все казаки в комнате разом загомонили. Но тут снова раздался скрипучий голос старейшины Гусевского:
– Тихо! Тимофей и убить вчера моего внука его же кинжалом смог бы?
«Ну достал старикан! И чего не уймется?» – подумал я, но вслух вежливо произнес:
– Мог бы, деда Иона.
Повернулся к Петрухе и, подав ему кинжал, который до этого засунул за голенище сапога, вручая Башурову метелку, попросил еще раз ударить меня.
Петруха, с какой-то опаской взяв у меня кинжал, неуверенно ткнул им в область моей
– Деда Иона, в зависимости от того, какой бы шаг назад я сделал, Афанасий или вот Петруха напоролись бы на кинжал либо животом, либо грудью, либо шеей.
– Эк как! Мастак! А просто выбить бы кинжал у Афоньки мог?
– Мог бы, деда Иона.
Я повернулся к окончательно обалдевшему Петрухе и попросил:
– Давай еще раз, Петр. Только медленно бей.
Петруха каким-то заторможенным движением обозначил удар кинжалом в мою сторону. В этот раз я, чуть развернувшись в плечах, уходя с линии атаки кинжалом, обозначил одновременные удары навстречу друг другу левой рукой по запястью, а правой по предплечью правой руки Башурова. Несмотря на слабые удары, кинжал выскользнул из Петрухиной ладони и упал на пол.
– Что же так не сделал вчера у Подшивалова?
– Деда Иона, Петр и я сейчас удары только обозначили. Если бы я вчера так же сделал, когда Афанасий бил, кинжал бы до стены улетел бы, а там девки сидели. Мог бы поранить из них кого-нибудь, или того хуже.
Ион Гусевский поднялся с лавки и, потрясая костылем в сторону своего внука, буквально взревел:
– Что, щенок, понимаешь теперь, почему я тебе вчера говорил о том, что Тимофей Аленин тебя пожалел?! Видел сейчас? Ему тебя проще убить было, чем обезоруживать, подставляясь чуть ли не спиной под твой удар. Он и тебя, сучонка, и девок пожалел! А себя нет. И вас всех пожалел! – Иона направил свой костыль на казаков-малолеток, которые от его рева сжались в тесную группу. – Ударил бы чуть сильнее – и покойники! У-у-у, выб…дки несрушные! А вы что скажете, станичники? – Ион Гусевский обвел всех находящихся в комнате казаков внимательным взглядом из-под густых седых бровей.
– Я больше половины ухваток и ударов Тимохи никогда в жизни не видел! – прогудел Давыд Шохирев.
– И я! И я! И я! – прозвучало чуть ли не со всех сторон.
– А ногами как машет! Внучку Ваньки Лунина как в челюсть засветил! – привстав с лавки и потрясая клюкой, почти кричал Митрофан Савин. – Экий стервец!
– И кто тебя, Тимоха, всему этому обучил? – перекрывая стоящий в комнате гомон, опять прогудел дед Давыд.
«Прости, дед Афанасий! – подумал я. – Иначе не поймут казаки!»
– Дед Афанасий учил. Сначала как всех казачат, а после того как родителей убили и мы к дядьке Ивану Савину в пастухи подрядились, дед меня на пастбище каждый день обучал. Сначала нашим родовым ухваткам, а потом и другим ухваткам и приемам учить начал.
– Ногами у нас так не бьются, – раздался бас Шохирева старшего.
– Так дед говорил, что эти ухватки он перенял во время Крымской войны. С ними тогда вместе кубанцы воевали. И был у них казак один, которого турки «дьяволом смерти», кажется, прозвали. Чтобы показать свою лихость, тот казак против вооруженных турок иногда с голыми руками выходил и побеждал их. Дед с ним подружился, и тот много чего из своих ухваток показал, а дед запомнил.