Ермак. Начало

Валериев Игорь

– Отставить панику, Лис, Доложить обстановку, - еле просипел я, ворочая в пересохшей глотке распухшим языком.

– Всё хорошо, Ермак. Очнулся? Здорово-то как!
– зачастил Ромка.
– Тебя последний хунхуз от края поляны достал. А я его потом снял, когда он из-за деревьев вышел. Я, Ермак, обойму выронил, поэтому так долго перезаряжался. Сука! Хотя того, кто в тебя выстрелил, всё равно не видел.

– Что со мной?

– Тебе справа под лопатку по касательной прилетело, а потом пуля под ключицу вошла и внутри застряла. Я как нас Сычёв и Марфа учили, тампоны наложил и рану замотал, но одного бинта мало. Кровь

продолжает сочиться. А остальные бинты пришлось на китаёзу, что с девчонкой бежал и отстреливался потратить. У него правая нога прострелена, ключица левая перебита и в спину с правой стороны ближе к пояснице пуля вошла. Спереди не вышла. Но живой! Не знаю, как долго ещё жить будет?!

– Лис, скачи в станицу, веди помощь, - я с трудом выталкивал из себя слова.
– Мне под руку положи револьвер. И торопись, я долго не продержусь. Отрублюсь.

Ромка засуетился, подобрал в траве револьвер, проверил наличие патронов, провернул барабан и взвел курок, после чего положил его рядом со мной, а потом припустился бегом в сторону леса, где мы оставили своих коней. Проводив взглядом Ромку, я повернулся в сторону молодой девушки, которая сидела на траве рядом со мной, устало опустив голову между окровавленных по локоть рук.

– Как тебя зовут?
– обратился я по-русски к девушке. На мой вопрос она вскинула голову и посмотрела на меня испуганно-вопрошающим взглядом. Потом покачала головой и руками показала, что не понимает меня. Я стал задавать этот вопрос по порядку на французском языке, немецком и, дойдя до английского, услышал ответ: 'Ли Мэй Лин'.

– Мэй, возьми в руки револьвер. Если кто-то приблизится к нам, стреляй, - с трудом проговорил я и потерял сознание.

В следующий раз пришёл в себя уже в больничной палате станичного фельдшерского пункта. Ещё по весне были выделены деньги из канцелярии генерал-губернаторства, на которые рядом с фельдшерской избой был возведён пристрой из трёх комнат: палаты на четыре койки, помещения для приема больных и комнаты, которую можно было назвать операционной.

Я лежал на набитом свежем сене тюфяке, покрытом самотканой льняной простыней, под головой под наволочкой ощущалась подушка с гречишной лузгой, накрыт я был ещё одной простыней. На груди и правом плече ощущалась плотная повязка. Кроме неё на теле были только штаны исподнего.

'Живой! Опять повезло!
– были мои первые мысли.
– Ещё повоюем. Только часто что-то меня дырявят. И пить сильно хочется'. Я открыл глаза, во рту была песочная Сахара. Попытался позвать кого-нибудь, но исторг только какое-то мычание. Краем глаза заметил какое-то движение. Повернул голову и буквально остолбенел. Ко мне приближалась Мэй Лин, одетая в яркий красно-белый казачий сарафан, что придавало ей невероятно милый вид.

В Черняева проживали в основном казаки русской наружности, так как основу переселенцев составили семьи с Дона и Сибири. В других же станицах, основанных забайкальцами, намного чаще можно было видеть казаков и казачек с наружностью бурят, эвенков, нанайцев, орочей, удэгейцев, маньчжуров и китайцев. В последние годы казаки всё чаще и чаще привозили жён с другого берега Амура. Женщин в станицах не хватало, мужчин рождалось больше, плюс к этому в казачье сословие переводили солдат Забайкальского гарнизона, которые приходили на Амур бессемейными. А без женщины хозяйство, не хозяйство.

Мэй Лин подошла

ко мне и вставила в губы носик заварного чайника.

– Пей, Тимохей, - с очень забавным акцентом на английском произнесла она.
– Я сама эти травы заваривала. Тебе они нужны, ты много крови потерял.

В рот мне полилась божественная при моей жажде жидкость - чуть тёплый травяной сбор, во вкусе которого преобладал шиповник. Оторвавшись от носика чайника, я перевёл дыхание.

– Как себя чувствует твой спутник, - с трудом ворочая языком, спросил я девушку.

– Это мой дедушка, - глаза Мэй наполнились слезами.
– Ему очень плохо. Надо пулю доставать, иначе начнётся заражение, а ваши целители мужчина и женщина этого не делают. А я им объяснить не могу, они меня не понимают. Никто здесь не понимает.

Мэй Лин закрыла лицо руками и заплакала громко и навзрыд. В это время в палату вошла Мария-Марфа.

– Очнулся, казак? Опять в шаге со смертью разминулся?
– Мария подошла ко мне и положила руку на лоб, проверяя температуру.
– Пулю из плеча тебе извлекли. Повезло, она сначала в рюкзак тебе попала, покрошив там содержимое и только потом уже на излёте до тела добралась. Глубоко и не вошла. Сычёв пулю достал, рану хорошо прочистили. Жара у тебя нет сейчас. Так что глядишь, через пару недель на ноги встанешь, а месяца через два о ране и забудешь. Везучий ты, Тимофей. Бог тебя любит! А девчонку, зачем до слёз довёл?!

– Это не я. Она плачет, что деду её помощь не оказывают, пулю не вынимают. А её здесь никто не понимает.

– А ты что же её понимаешь? Отец Александр пытался с ней объясниться, но не смог. Китайского языка он не знает, а тех, что батюшка знает, девчушка не понимает.

– Она не из Поднебесной, а из королевства Чосон. Разговариваем мы с ней на английском языке, который она знает. И что там с её дедом?

– Что с дедом, что с дедом?! Боится Сычёв пулю из него извлекать. Глубоко сидит рядом с почкой и позвоночником. Телеграфировали в Благовещенск о ваших с Ромкой очередных подвигах и о раненом. Но не думаю, что кто-то врача пришлёт. Да и не доживёт дед до приезда врача.

Внимательно слушающая наш разговор Мэй попросила рассказать ей, о чём мне поведала Мария. Услышав мой пересказ, Мэй решительно сказала, что пулю достать можно. Она видела рану у деда, когда помогала его перевязывать. Дед у неё был известным врачом и многому её как внучку научил. Она готова помочь сделать операцию по извлечению пули. Всю эту сумбурно изложенную информацию я довёл до Марии.

Сычёва удалось уговорить на проведение операции с дедом Мэй через час, при этом основным аргументом был факт, что раненый всё равно умрёт, если ему не вынуть пулю. Но при операции он умрёт быстро, а если пулю не вынуть, то от сепсиса - 'заражения крови' будет умирать долго и мучительно.

Ещё через час, который ушёл на подготовку, в операционной собрались Сычёв, Марфа, Мэй. На операционном столе, на животе лежал обнаженный по пояс дед девушки, которому Мэй влила в рот и заставила проглотить несколько минут назад какую-то настойку, сказав, что это опиум. В качестве переводчика Сычёв и Мэй дотащили в операционную меня и разместили полулёжа на лавке, подложив под спину и голову несколько подушек. Инструмент для операции по необходимости был заточен, прокипячён, нить с иглой лежали в крепком самогоне двойного перегона.