Ермак
Шрифт:
Ермак потемнел, сжал кулаки, но сейчас же взял себя в руки и, сокрушаясь, ответил:
— Эх, жалость какая, в грамоте не силен я. Вот мои грамотеи разберут, что к чему, а я подумаю, как честь вашему батьке оказать!
— То-то же, — чванливо сказал стряпчий. — Да и прикажи своим людишкам накормить меня посытней, да медом попотчевать.
— Будет и это! — согласился Ермак.
Пока ярыжку угощали у костра, атаман обдумывал, как быть. С самим Молчуном договориться не удалось — с норовом и вздорный человек, но со многими его людьми
— Ну как, уважили? — спросил он ярыгу. — А когда же к атаману вашему жаловать — сейчас или после?
— Хватился! — захихикал ярыжка. — Завтра! Ноне атаман Молчун купецкие струги встречает. В стане всего полусотня…
И впрямь, в горах и буераках уже гремело эхо — на Волге шла пальба.
Глаза Ермака блеснули.
— Поди из пушек твоего батьку купцы привечают? — усмехнулся он. И вдруг лицо его стало жестким. — А ну, хватит жрать в два горла, пузо по швам лопнет!
Ярыжка в изумлении раскрыл рот и подавился. Кость застряла в его горле. — Ты… Ты… — заговорил он и запнулся, увидя лицо Ермака.
— Глотай скорей! — рявкнул атаман. — Помоги ему! — кивнул он Брязге.
Казак только и ждал этого, размахнулся и что было силы саданул ярыгу по спине. Кость у того проскочила, он метнулся из-за котла, но Ермак схватил его за плечи:
— Погоди! Веди нас до вашего стана.
— Ой, батюшки! Да ты что удумал?
— Веди, пока хребта не покрушил! — топнул ногой Ермак.
Через некоторое время повольники на стругах выплыли к устью Усы. Момент был удачным для удара по стану Молчуна. Казаки быстро ворвались в скопище шалашей и землянок. Впереди всех бежал Иванко Кольцо, крича:
— Дон гуляет! Ложись, кто за нас!
Яков Михайлов, — мрачный и жестокий после гибели Василисы, — поджег становище. Черные клубы дыма поднялись над ельником, затрещал сухой валежник. Повольники выбежали кто с бердышом, кто с пищалью, топором, рогатиной. Одни из них сейчас же ложились, а другие начали свалку. Знакомый Ермаку детина с белесыми вихрами не захотел ложиться. Поднял дубину и взревел медведем, но, заметив атамана, опустил руки.
— Не буду биться за Федьку Молчуна, хвороба его задери! — отбросив дубину, заявил он. — И ложиться тут не буду — не привык!
— Не ложись, брат — засмеялся Ермак. — А пошто на Молчуна так зол?
— Ему бы почваниться, да побить, а кого — не разбирает. Третьего дня бабу в лесу обесчестил…
— Айда к нам! — позвал Ермак.
— Да и то, как обещал. Эй, блаженные, бросай драться! — закричал парень. — Не надо Федьку криводушного!
— Как звать? — спросил атаман.
— Гаврюха, из рязанских мы… Тут бурлаки все… Эй, ребята, кончай…
Схватка и без зова парня уже кончилась. Два-три ватажника были убиты, остальные братались с казаками.
…В эту пору Молчун завидел дымный пал на
Федька всплыл и потянулся к берегу. Над водой стлался пороховой дым и ел глаза. Фыркая и отчаянно ударяя руками, атаман еле держался на волне. Вокруг него барахтались люди. А с бортов кричали стрельцы:
— Вон по тому огоньком!
Но Молчун все же доплыл, — вот уж рукой подать до берега. И вдруг из кустов выскочили двое. Федька узнал их: то гусак Матвейка Мещеряк да Петро — беглый пушкарь!
Молчун закричал им:
— Воры, спасайте своего батьку! Еле убрался…
Небольшого роста, рябой от оспы Матвейка хрипло отозвался:
— Сам-то убрался, а народу нашего сколь загубил?.. Молись, Федька!
— Да что вы, братцы… Одумайтесь! — еле держась на глубокой воде, взмолился атаман. — Петро, ой Петро, грех удумали…
— Не кричи, грех — в мех, а тебя на дно! — мрачно пошутил пушкарь и, схватив Молчуна за плечи, стал окунать. — Вот этак лучше… Ну, ну, потерпи немного, смерть пошлем тебе легкую!
— Братцы, братцы, погодите, — просил, захлебываясь, Федька. — Я про тайный клад поведаю…
— Погоди, — заколебался вдруг Матвейка. — Добро для артели сгодится.
— Пес с ним, с добром! — решительно ответил Петро. — Не надо ни злата его поганого, ни серебра, слезами омытого! В омут его…
Пушкарь схватил обессиленного атамана и привязал к тяжелой коряге. Кряхтя и сопя, ватажники сволокли и столкнули груз в омут. Заколебалась волжская вода, и круги медленно пошли к берегу.
— Пошли ему, господи, долгое плавание, — перекрестился пушкарь. — Попито-погуляно, есть чем помянуть.
Матвей Мещеряк почесал затылок и озабоченно сказал:
— Куда теперь нам податься, нешто к Ермаку, как звал он?
— Эх, милый, а куда же еще? Глянь на Волгу — широка, просторна мать-река! Мы еще с тобой поплаваем, немало потопим бояр и купцов…
Из повольников Молчуна сколотили сотню, а над ней поставили старшим Ивана Грозу — донского казака, сероглазого, с тяжелой рукой.
— То ведайте, — сказал Ермак сотне, — Иванко не впусте назван Грозой. Были денечки, когда он с донцами на Перекоп бегал на добрых конях и громил орду крымскую… Служите братству верно!
Спустя неделю в Жигули примчали на быстрых конях всадники в пестрой одежде: у иных на плечах контуши, шаровары же из шелка и столь необъятны, что в каждую штанину по кулю упрятать впору; у других — расшитые цветными шнурами венгерки, сапоги ловкого покроя. Ермак внимательно пригляделся к новым гостям: казачий наряд мешался у них с польским.
С вороного доброго коня соскочил статный молодец с русыми вислыми усами, смахнул шапку, а на бритой голове — чуб-оселедец.
— Ба! — засиял Ермак. — Знакомые удальцы, днепровские казаки! И чего доброго, есть среди них запорожцы.