Ермак
Шрифт:
Гуляки постепенно трезвели, в глазах их появлялся страх. Из юрт выползали татарки.
— Кто первый в город вошел? — спросил их Ермак.
Татары молчали, испуганно глядя на казаков.
— Кто первый женок коснулся?
И тогда одна, совершенно избитая, искусанная женщина, что осторожно, будто слепая, шла, ведомая под руки казаком, уставила ненавидящие уголья глаз на здоровенного казачину в разорванной рубахе.
— Ты первый сильничать баб начал? — спросил Ермак, придвигаясь к самому его лицу. — Что морду воротишь?! В глаза мне гляди! — И вдруг, перейдя на кыпчакский, сказал: — Я смерть твоя! Лютая смерть!
Неуловимым движением он сунул страшную свою пятерню в пах
У преступника немо вывалились белые глаза и беззвучно открылся рот. Он упал на землю и начал вертеться волчком.
— Не надо так-то! — сказал Пан. — Надоть их прилюдно судить. Кругом!
— Кругом? — шепотом спросил Ермак. — На Кругу стоять казаку — честь! Этих я казнить буду! Гони!
Назад гнали без милости. Связанные гуляки бежали за конями, влекомые арканами.
Перед валом Карачина-острова на льду стоял весь гарнизон. Ермак подскакал. Спешился. Буднично сказал:
— Кули рогожные несите.
Кто-то бросился исполнять.
— Без груза не потонут... — неожиданно посетовал какой-то старый казачина.
— Ломайте в их землянке очаг, тащите камни. Ведите их к говенной проруби.
Ниже по течению была грязная прорубь, куда выливали помои и нечистоты.
Казаки на санях привезли из Кашлыка стариков татар.
— Ну вот! — сказал Ермак. — Ну вот... Казаки! Кровь наша вся, которую мы лить станем, — вот на энтих! Нам бы с татарами миром жить... Да вот энти напаскудили!
— В куль их! — закричало несколько голосов. — В воду! Чтобы в Царствие Небесное не вошли.
— Помилосердствуйте, братцы! — кричал один казачишка. — Пьяные были!
— С пьяного тройной спрос! — прохрипел Кирчига, деловито натягивая на гуляку куль и валя на снег. В кули натолкали еще теплых камней, завязали, подтолкнули к проруби.
Твои? — спросил Ермак Пана.
Мои, — помертвелыми губами прошептал Пан.
Толкай! — Ермак ногами подкатил куль к дымящейся проруби...
Помилосердствуй, батька... — прошептал Пан. — Я же с ними в боях был, с Яика шел...
Ну! Зараз сам туды пойдешь...
Пойдешь! Нашел кого жалеть! — заговорили казаки в толпе.
Пан, белый как снег, присел на корточки и, обхватив куль, стал тащить его к проруби. На самом краю оступился, сел и, зажмурившись, столкнул мешок ногами в воду...
Будьте вы прокляты! — сказал Ермак и спихнул второй куль.
Атаманы и казаки пинками столкнули в воду остальных.
— Это задаток! Задаток! — повернув к казакам бледное лицо с трясущимися губами, сказал Ермак.
– - Это легкая смерть. Ежели кто еще ушкодит — в лютых муках кончится! Долго смерти просить будет!
Татары молча смотрели на казнь.
Их с подарками, на санях, увезли обратно. Но нее равно вскоре многие семьи из Кашлыка ушли. Град Сибирь сделался полупустым. В нем остались несколько семей, где не было мужчин, да со своими служанками Кучумовы жены... Ермак приказал держать во граде Кашлыке караул — для обережения от лихих людей. Караул стоял на стене денно и мощно, в случае нужды готовый немедля вызвать подмогу с Карачина-острова. Но кольцо татарских улусов вокруг казачьего лагеря стало почти непроходно для стекавшихся отовсюду лесных людей, несших ясак и продовольствие. И виной тому было не только преступление, совершенное казаками. О нем и о наказании Ермака мгновенно разнесли известие по всем кочевьям, разумеется приплетая с три короба.
Так, говорили, что Ермак казнил неверную жену Кучума и казнил бородатых неверных за то, что они чинили обиды правоверным. Что он — кыпчак и, наверное, не простого рода. В том, что он не меньше чем князь, не сомневались остяки и вогуличи. И татары начинали поговаривать, что, скорее всего, Ермак
Сражение на Абалаке
Казак и рыбак — это все едино! — авторитетно заявил Окул. — Казак, ежели он настоящий, в сухом сапоге карася словит!
— А как же, — вторил ему Ляпун. — На Дону, да на Волге, да на Яике чем кормимся — чешуей да плавником!
— Я как по первости на Дон прибежал, — посмеиваясь, рассказывал воровской казак Щербатый, — прибег, значить, ну ладно... Хопер переплыл, а много народу переправилось — человек с пятнадцать и более. Ну, которые сушиться да спать... А я до того оголодал, думаю: «Ну-ко, ушички наварю». Леска завсегда с собою, крючок закинул. А она как бешеная хватает... Натаскал куканчик. Ну ладно. Казан попросил, костерок сварганил и сижу. А уж светает... Хлоп, идут казаки с атаманом. И сразу пытают — чей костер? Я говорю — мой. Заробел даже. «Где рыбу взял?» — «Наловил». — «Когда переправился?» — «Вчерась к ночи». — «Щербой угостишь?» — «Ухой, что ли?» — «Это, — говорят, — у кацапов уха, а у казаков — щерба». Спробовали. Похвалили. Остальных беглецов спрашивают: «А вы что, много харчей имеете? Как собираетесь в войске содерживаться? Думаете, мы вас кормить станем? Ступайте обратно, на Русь смердячую, нам дармоедов не надобно. И нянек ходить за вами тут нет! А этого берем! Он гожий». И нарекли меня Щербатый, что, мол, я через щербу в товарищи вошел. А вы думали, что зубов нет? Зубы-то уж потом мне турок, Царствие ему Небесное, под Синопой кистенем выхлестнул.
Дни стали морозные да ясные! Небо синевы — ослепительной! Иней чистым серебром с ветвей темных елей сыпался. И снег под торбазами скрипел крупитчатый. Лесные люди ясачные мороженую рыбу привезли.
— Где взяли?
— А тут неподалеку, на Абалак-озере.
Живо снарядились сами ловить! Атаман Брязга всем своим стругом пошел. Двадцать человек.
Взяли пару лошадей, приспособили сани. Снасти, прикорму набрали. Двое манси на лыжах вперед побежали — дорогу показывать.
Взяли пару пищалей да самострелов — ради зверя какого, мало ли, по дороге попадется. Поехали.
Завыл-запел снег под полозьями, застучали копытами мохноногие сибирские лошадки. Гаркнули песню казаки. Воровскую, отчаянную:
Полно, братцы, нам крушиться, Полно горе горевать, Татарину работать. Станем гулять-веселиться, Казань-город с бою брать...Ловко пели, складно, вылетал пар из луженых глоток двух десятков самых отчаянных воровских казаков. С бору по сосенке собрались они со всей Руси к атаману Кольцу. Все бросили — и мать, и отечество! Гуляли по Волге, по морю Хвалынскому, грабили караваны персидские, да и купеческими не брезговали... Веселились-тешились. Сбились в ватагу воровскую, выбрали атамана Богдана Брязгу. Был- Богдан сыздетства подкидыш — потому и стоять ему без отца и матери пришлось за себя самому, потому и наловчился он по скулам да по макушкам кулаком брязгать, да так брязгал, что не одному супротивнику висок проломал. Скор был на руку, сноровист.