Ермак
Шрифт:
Келарь с изумлением смотрел на пленника, покачивал головой:
— Гляжу на тебя и вижу одну тень человека, только очи сверкают жизнью. Откуда же такая сила?
— От ненависти к ворогу обрел я эту силу! Ух, сняли бы кедолы, я показал бы им, иродам, на что способен наш человек! — со страстью вырвалось у Мальцева. — И ты, отец, думай о мести. Она укрепит дух твой!
— Пришел мой час, сыне, — тоскливо сказал келарь. — Вон до того кургана дотянусь, а там и кости сложу… — Слезы потекли по его жилистым щекам. Пыль черным пеплом ложилась на лицо и мешалась со слезами. — Велик и силен русский человек! Он вечный труженик на отчей земле, всю пашенку за сохой
От слабости старик говорил чуть слышно. Семен держал его под руку. Худой, изможденный, в грязной, рваной рубахе, прилипшей к костлявым лопаткам, Мальцев, однако, держался гордо. Большие воспаленные глаза его полыхали ненавистью.
— Погоди, отче, Русь устоит против всех бед! — уверенно сказал он. — Мы трудолюбы, выдержим все напасти! Одно жаль, жизнь коротка, мало человеку отпущено.
На исхудалом лице келаря появилась слабая улыбка.
— И в малом русский трудяга успевает сотворить великое. Поведаю тебе, сыне, предание одно. В рязанской земле усердствовал отрок один — Переяслав. Мал был, а лучше его никто кож не дубил, не выминал. Кожемякой посадские и кликали. Один раз, работая, он рассердился, не выходило, схватил отменную бычью кожу и разодрал, — такой великой силы был человек…
Взял его великий князь Дмитрий Иванович в поход, в степи. Там сошлись два войска. И вышел из вражеской рати высокий, жилистый печенег и вызвал на единоборство. Все убоялись, а рязанский отрог вышел и схватил спесивца, оторвал его от земли, да так к своей груди прижал, что печенег дух испустил. Ударил его отрог о землю и изрек: «Не я побил тебя, а Русь! Сила в ней неисчерпаемая!»
— Вот видишь, и ты крепись, отче! — повеселел Мальцев и, подбадривая келаря, повел его по дороге.
К вечеру они еле добрели до кургана. Солнце раскаленным ядром закатилось за синеющие на горизонте горы. Келарь упал и, несмотря на уговоры Семена, не поднялся больше.
— Тут и уложи в могилу: место приметное! — прошептал он. — А кедолы сбей с меня, хочу лежать свободным…
Рано спустились сумерки, а за ними сразу навалилась кромешная тьма. Где-то завыли шакалы. Келарь больше не открывал глаз, лежал тих и недвижим. Мальцев еле упросил ордынца сбить кедолы с ног старца, сам вырыл могилу и похоронил.
И опять в толпе невольников, но только уже без напарника по цепи, ковылял Мальцев за нестройным войском Касим-паши. Не стало теперь полчищ, все в орде перемешалось; передохли кони, истомились люди и у всех было одно желание — утолить жажду.
Но воды нехватало. Печальные, костлявые люди шли, шатаясь, озлобленно жалуясь:
— Аллах не пошлет нам удачи: несчастлив наш хункер. От него все беды…
Касим-паша мрачно оглядывался на редеющую орду. Где сильные и злые янычиры? Отчего они молчат?
На белом озере бегущих встретили гонцы султана и литовский посол. Они мчали на сильных конях. Караван верблюдов был увешан турсуками со свежей водой. Слуги бережно везли сухое мясо, фрукты и сыр.
Одетые в белоснежные плащи и чалмы, гонцы султана торжественно остановились на дороге. Среди них на тонконогом сером жеребце красовался светлоусый, с гордой осанкой, литовский посол Янус. Встревоженными глазами он разглядывал странное зрелище, — на него, словно из загробного мира, двигались исхудалые, костлявые люди, бредившие на ходу. Они приближались как призраки, безмолвные и страшные.
На потемневшем аргамаке навстречу послам выехал Касим-паша.
— Именем всемогущего аллаха и пророка его, да прославится мудрейший хункер Селим! Слушай, верный раб, мы принесли весть тебе счастливую. Приготовься достойно выслушать ее!
Касим-паша сошел с коня, приблизился к послам султана и пал на колени.
— Алла, алла! Благодарю тебя, всесильный, за счастье услышать повеление пресветлого хункера! О, благородные, огласите его волю! — он пал ниц, и сердце его замерло в невыносимой тоске.
«Петлю, петлю прислал хункер и вечный позор!» — с ужасом подумал паша и готов был разрыдаться, но в этот миг смуглый гонец в белом плаще, сверкая перстнями, развернул пергамент и прокричал:
— «Волею всесильного аллаха, слуга наш верный, Касим-паша, я твой повелитель и хункер повелеваю держаться под Астраханью до весны, а весной из Стамбула пойдет к тебе большая рать. А слуге нашему, крымскому бею Девлет-Гирею будет положено идти после половодья походом на Москву!»
Кривая усмешка прошла по лицу Девлет-Гирея. В толпе приближенных Касим-паши он стоял на коленях и слышал все от слова до слова.
Паша поднялся и простер руки к небесам:
— О, я несчастный! Я прах под ногами моего повелителя хункера. Все свершилось по воле аллаха: чума и голод гонят нас отсюда! И нельзя новой рати идти к Итиль, пока не утихнет мор.
— Чума! — вскричал литовский посол Ягнус и вздрогнувшей рукой огладил русые усы. — То великая беда. Я не могу идти дальше!
Султанские гонцы переглянулись, глаза их трусливо забегали.
— Чума и голод! — покорно склонил голову Касим-паша. — Глядите, что стало с моими воинами! — он вспомнил золотистый паланкин, Нурдиду и еще печальнее закончил: — Черная смерть унесла у меня самое дорогое.
Гонцы не дослушали жалоб паши, быстро повернули коней и заторопились обратно. Ягнус пожал плечами и сказал туркам:
— Уйдем от мора! Подальше от этих мест!
Послы не уступали Касим-паше ни одного турсука с водой, ни одного мешка с фруктами и сыром. Гонцы неслись впереди, а за ними торопилась орда… Синие горы стали ближе, и вдруг перед изумленными беглецами распахнулась зеленая долина, а в ней пенилась и билась о камни речонка. Все бросились к воде. Припали к живительной струе и невольники. Жадно пил Семен Мальцов. Он запомнил все — и встречу на Белом озере, и побледневшее от вести лицо литовского посла Януса. Пленник окунул в струю голову, потом истертые ноги, и чувствовал, как жизнь снова вливается в его иссохшее тело. Ободряя себя, он думал: «Теперь добреду, теперь вырвусь из неволи!» Ни на одну минуту его не покидала мысль о свободе.
Не всем, однако, пришлось утолить жажду: из-за реки на резвых конях вымчали черкесы, они рубили турок, на сильных набрасывали арканы и уводили в горы. Касим-паша свернул вправо, и опять орда потащилась по солончаковой степи. Но и тут не было покоя: казачьи ватаги днем и ночью налетали на обессилевших турок. Они встречали врага в засаде, настигали врасплох на отдыхе, беспощадно убивали и забирали в плен.
Подошел октябрь. Внезапно задули холодные пронзительные ветры и стал падать сухой снег. Свершилось редкое в этих краях: под вечер в Диком Поле закурила, завыла метелица. Степные озерки и реченки затянулись хрупким тонким льдом, и истомленные толпы — остатки войска Касим-паши — замерзали на холоде, который неведом был на их родине. Вся степь покрывалась сверкающей пеленой, на которой быстро возникали, одна за другой, многочисленные темные точки — трупы коней и замерзших ордынцев.