Эромагия

Левицкий Андрей Юрьевич

Когда появился Мустафа, часть их приблизилась, трепеща в потоках воздуха короткой бахромой. Затем, видимо, узнав его, ковры вернулись, вновь образовав кольцо вокруг вершины. Мустафа изменил направление полета, приближаясь к одному из окон.

— Молчат… — вдруг невнятно пробасил он.

— Что?

— Рыбы… голову в реку! Хы… Хы… Хы… XЫ!!!

— Ты чего?! — испугалась ведьма.

Он закачался из стороны в сторону, содрогаясь в приступах хохота, то крепче сжимая ее, то почти отпуская.

— Прекрати, я же упаду!

Но Мустафа уже влетел

в окно, и у Аниты зарябило в глазах при виде просторного коридора, украшенного статуями, гобеленами, драпировками с золотыми и серебряными узорами и пышной потолочной лепниной. Все это посверкивало, переливалось в свете многочисленных ламп…

Коридор тянулся по широкому кругу, опоясывая вершину башни: в стене слева были окна, в стене справа — двери, ведущие во внутренние помещения. Мустафа уже отсмеялся. Плюхнувшись на пол и не отпуская ведьму, он присел.

И зевнул.

Анита замерла, ожидая, что будет дальше. Из-за поворота донеслись шаги. Мустафа зевнул опять — и лег на бок. Веки его закрылись с почти слышным хлопком, руки разжались.

— Хыр-р-р…

Анита мягко выскользнула из объятий джинна, согнула и разогнула ноги, разминаясь, поглядела по сторонам…

Звуки шагов звучали все ближе — вот-вот кто-то появится из-за поворота. Ведьма попятилась, обходя джинна, осмотрелась, затем быстренько подбежала к одной из дверей, толкнула ее, заглянув в открывшееся помещение, шагнула вперед и захлопнула дверь за собой.

Утро застало Шона де Тремлоу на обращенном к городу краю руин — присев на камень, он разглядывал далекие крыши и гору над ними. Час назад придверный половичок, которого звали Мулин, смотался куда-то и вскоре вернулся, притащив кусок черствого лаваша и дыню.

— Люди безжалостно выбрасывают нас на улицу, когда мы ветшаем, — жаловался он, возбужденно летая вокруг Шона, пока тот завтракал. — Они относятся к нам, как… как… как к утвари! А мы — живые существа! Мыслящие… Аладдин говорит — мы члены общества!

— А от чего это зависит? — перебил Тремлоу с полным ртом. — В караван-сарае тоже были ковры, но они не разговаривали…

Мулин пожал углами.

— Некоторые ковры получаются разумными, некоторые — нет. До сих пор никто не знает…

— То есть дело не в том, что ткач должен быть магом?

— Нет, вовсе нет. Это есть великая тайна рождения! Но как вы, люди, относитесь к нам? Разве не похожи мы? — Половик даже затрепетал от возмущения и взвыл, декламируя нараспев: — Когда нас щекочут — мы смеемся. Ударьте нас ножом — и полезут нити…

Рыцарь кашлянул.

— Ну, вообще-то не очень похожи. Если нас ударить ножом, то пойдет кровь. И еще мы не плоские. А ваш предводитель Аладдин, он…

— Он мужественен и силен! — вскричал половик. — Аладдин был солдатом далеко на севере. Его захватили в плен меховые подстилки, что служат северянам, а после продали в рабство на запад. Там он долгое время был в плену, а затем вместе с несколькими другими военнопленными бежал. Он говорит, что после этого осознал важность классовой борьбы и

перекова… перевязался. Здесь он пытается организовать профсоюз свободных ковров. Аладдин объединил нас, благодаря ему мы ощутили себя свободными вязаными изделиями! Он благороден и справедлив. Дорожка по имени Зульфия любит его всем сердцем, как и парадный ковер Руми…

— Что, и Руми тоже? — переспросил рыцарь. — Это тот… с бахромой, да?

Выплюнув шкурку дыни, он оглянулся на дворец Безумного Падишаха. Странное, должно быть, здесь высилось раньше сооружение. Шон плохо помнил старую легенду о сумасшедшем правителе. То ли падишах сперва сошел с ума и велел выстроить дворец по собственноручно нарисованному плану, то ли из-за каких-то ошибок в проекте здание выглядело так, будто его перевернули вверх тормашками, а потом уж падишах сбрендил, проведя несколько лет здесь… Во всяком случае, Шон видел: пол соседней залы расписан голубым и украшен лепниной, а то, что осталось от потолка, покрыто паркетом. И потому прилепившиеся под сводами ковры выглядели вполне естественно, будто лежат, как им и положено, на паркетном полу — только вот вся картинка опрокинута вниз головой. Да, что-то самаркундские правители все со странностями, решил Шон. Может, это у них семейное, традиция такая?

Несколько уже вылеченных пациентов слетали в город, и теперь весть о том, что в древних руинах открылась клиника, которой руководит заморский чудо-лекарь, разошлась по всему острову, а может, и по всему архипелагу. Ковры слетались отовсюду — ковыляя (если, конечно, можно ковылять по воздуху), подергиваясь, судорожно извиваясь…

— Ладно, спасибо за еду, — сказал Шон. — Пойду погляжу, как там дела.

Хмурясь, он направился к пролому на месте ворот, положив ладонь на рукоять меча — еще ночью Тремлоу извлек его из обломков ступы.

Теперь зал дворца был полон движения. На полу, на мебели, на вбитых в стену крючках лежали и висели рваные гобелены и лохматые подстилки, истоптанные ковровые дорожки и порванные безворсовые сумахи. Шон заметил даже несколько занавесов и одно большое махровое полотенце веселенькой расцветки.

— Больной, не вставайте! — взволнованный писк доносился откуда-то спереди. — У вас жар, узор горит, будьте добры укрыться! Нечем… так укройтесь самим собой!

Привстав на цыпочки, Шон разглядел в падающих сквозь многочисленные дыры косых солнечных лучах Бладо, суетящегося в центре зала. Ему помогали несколько грязно-белых простыней.

— Здесь придется зашивать… Медсестра, принесите крючок номер три и золотую нить, — командовал паук. — А вы перевернитесь на живот. Нет-нет, сказано же, изнанкой кверху, и нечего стесняться!

В стороне сидел, изогнувшись, Аладдин — будто человек, вытянувший ноги и привалившийся спиной к стене. По сторонам от него находились два гобелена, рядом парили ковер-старикашка, Зульфия и Руми.

Когда рыцарь подошел, вождь приветственно махнул углом. Дыра была аккуратно заштопана, и чувствовал себя Аладдин явно лучше.