Эрос
Шрифт:
Я пожелал, чтобы Лукиан еще раз тщательно прочесал все адресные столы, во всех, даже самых захолустных, уголках нашей республики. Пусть наймет для этой цели пару-тройку людей – кругом полно безработных, которые не могут выполнять тяжелый труд, но вполне способны обращаться с пишущей машинкой и телефоном. Если поиск по адресным столам не даст никакого результата, тогда на очереди будут загсы.
В наши дни подобные розыски не составляют особого труда благодаря компьютерам. А тогда это была задача, достойная Геракла, предприятие немыслимой сложности. Но мне повезло. Лукиан проявил к этим поискам спортивный интерес, при этом ему были присущи ответственность, прилежание, к тому же он обладал недюжинным талантом организатора. Этот симпатичный человек стал для меня не просто незаменимым, он сделался моим сподвижником.
Мы расспросили несколько ее бывших подруг по эвакуации. Все помнили Софи, но ни одна не знала, где она находится. Когда закончилась война, она покинула деревню в Альгёе на свой страх и риск. Из этих слов заключалось, что она, по крайней мере, пережила войну. Правда, одна семнадцатилетняя девушка заявила, что уже после войны видела Софи издали, на железнодорожной платформе в Мюнхене. Якобы она стояла у поезда на Франкфурт в сопровождении американского военного. Абсолютной уверенности в этом у девушки не было, и именно поэтому я поверил ее свидетельству. Каким это стало для меня ударом! У меня едва не опустились руки. Неужели Софи действительно вышла замуж за какого-то америкашку? Сумею ли я когда-нибудь отыскать ее в Штатах? Эх, припомнила бы та девчонка хотя бы звание военного! Но и двести марок не помогли ей вспомнить знаков отличия на его форме. И это лишний раз свидетельствовало о ее искренности.
Февраль 1951
– Я никогда этого не забуду, Луки. Ты сделал выбор в мою пользу…
Он смутился и уставился в пол. Я спросил, чем он планирует заниматься в жизни. Лукиан лишь пожал плечами. Под обильным снегопадом мы долго гуляли по лесным тропам.
Наступил февраль 1951 года. Пришло время посвятить Лукиана во все мои тайны и окончательно перетянуть на свою сторону. Конечно, я рисковал, но необходимо было как можно скорее разделить с кем-то тот груз, что давил на мои плечи, иначе он просто раздавил бы меня. При мыслях о предстоящей борьбе за власть мне сразу становилось дурно. В правлении насчитывалось предостаточно коррумпированных членов, которые обеими руками проголосовали бы за старого Кеферлоэра. Мое имя исчезло из газетных заголовков, и уже никому не было до меня никакого дела. Тетушка Хильда уже три недели как тихо отошла в мир иной.
– В следующем месяце мне исполнится двадцать один, и тогда я вышвырну твоего отца вон, – честно, хотя и жестоко сообщил я.
Крепко сжав губы, Лукиан глядел в снег.
– Фихтнер уже на моей стороне. Он говорил, что может дать показания против него, Конради тоже за меня. И Мельхиор. Вся верхушка падет. Вся.
Это была на две трети наглая ложь. Никакого контакта с Конради я не имел, то же самое касалось и Мельхиора.
– Я не хочу, чтобы его посадили.
– Никто и не собирается его сажать. Кому это надо?
– Хорошо.
Лукиан никогда не был особенно словоохотлив, и это краткое «хорошо» равнялось в его устах целой декларации о согласии. Но тем не менее мне непременно хотелось услышать это слово еще и еще раз.
– Хорошо?
– Хорошо.
– Хорошо.
Лукиан и Фихтнер обеспечили меня материалами, которые мы положили на хранение нотариусу. Эти бумаги обеспечивали такой мощный компромат на Кеферлоэра, что если бы я, например, внезапно умер от гриппа, то старика обвинили бы в том, что он специально заразил меня бациллами. Затем в моем доме ни с того ни с сего объявился Конради и провозгласил свою лояльность ко мне. По отношению к Кеферлоэру он повел себя точно так же. Если хотите, в романе вы можете все немного драматизировать, но не переусердствуйте, ладно? Я впал в эйфорию, подобную той, что ощущали в древности римские императоры в тот момент, когда преодолевали последние препятствия на пути к трону.
Вот вы не спрашиваете, как у меня обстояли дела по женской части, но я все равно отвечу: женщин у меня не было. Ни одной. Кроме Софи – эфемерной идеи. Она существовала больше в моих мыслях, чем являлась реальной девушкой. Я бился за выживание. Сам этот процесс был напитан эросом, и эротизм выживания постепенно трансформировался у меня в эротику власти.
Счета теперь находились в полном моем распоряжении. Возможностей передо
Мысль о Софи не допускала этого. Настолько велика оказалась власть ее образа надо мной. Если я,мастурбируя, думал о другой, то потом стыдился своих мысленных похождений на сторону так, словно мне было пятнадцать.
Да-да, понимаю. Это выглядит, словно… Поэтому я решил обратиться именно к вам. Можете прокомментировать это в своей обычной непочтительной манере, даже с сарказмом, дело ваше, но только прошу, пусть в ваших словах не будет злобы, пожалуйста, не надо, это совсем не тот случай. То, что творилось во мне, напоминало крестовый поход, а ведь крестовые походы, сколько бы зла они ни приносили, все же нельзя однозначно назвать преступлениями.
В том, что нам так и не удавалось найти Софи, я обвинял только себя. Я посыпал, что называется, голову пеплом, укоряя себя в отсутствии ума и фантазии. Но разве я не просчитал все до единой возможности? Что она погибла, или вышла замуж, или выехала из страны… И только одно я совершенно упустил из виду: вариант ее удочерения. А ведь эта версия, по большому счету, лежала на поверхности… Родители ее подруги Биргит Крамер удочерили ее и переехали вместе с ней в Вупперталь. Но это еще предстояло узнать… На это у меня ушли годы. Но они не стали временем, потраченным впустую: поискиСофи уже сами по себе стали дорогойк Софи и… Но я воздержусь от пошлостей. Скажу только, что других дел у меня тоже было предостаточно.
Я покупал людей. Как другие собирают марки или монеты, так и я вносил людей в свои коллекционные каталоги. Кому-то платил наличными, кому-то – чеками, одним делал завуалированные подарки, другие обходились «валютой» в виде договоренностей или только слабых намеков на мою благосклонность. Я покупал женщин, красавиц и умниц, покупал мужчин, не отягощенных совестью и умеющих молчать. Я вел книгу учета моей постоянно растущей армии, напротив каждой фамилии записывал достоинства и недостатки данной персоны, ее заслуги, возможные риски с моей стороны… По каждой человеческой единице, словно это были акции, я делал прогнозы прибылей и убытков. Большинство людей не знали, что их имена занесены в мои амбарные книги. Другие не были уверены насчет того, с какого именно момента я их завербовал, однако чувствовали себя завербованными.
Почему вы изменились в лице? Думаете, это касается и вас? В вашем случае дело обстоит совершенно иначе. Я предельно откровенен с вами, у нас четкая деловая договоренность, и в этом нет ничего унизительного.
– Я вовсе не менялся в лице.
– Хорошо. Будем считать, что мне показалось.
Апрель 1951
Биргит наконец-то выполняет обещание и берет Софи с собой в кружок – недоброй славы клуб, где проходили жаркие политические дебаты левых города Вупперталя. Высокопарно названное «Центром политического образования», заведение располагалось в одном из пригородных пивных погребков, и субботними вечерами в нем просвещались студенты, которых не устраивало то, как подавались политические вопросы в университетской программе. Кто финансировал эти сборища, до конца не ясно, скорее всего КПГ, [10] но это обстоятельство нисколько не волновало капиталиста-хозяина: пускай горланит кто угодно, лишь бы напитков покупали побольше.
10
КПГ– Коммунистическая партия Германии. (Примеч. пер.)