Еще не вечер

Леонов Николай Иванович

Сержант не ответил, посторонился, пропуская Гурова, затем вышел из номера.

– Леонид Тимофеевич, ловят бабочек, преступников задерживают. Вижу, настроение у вас значительно улучшилось.

– Я лишь человек, Лев Иванович, значит, существо настроенческое, – ответил Кружнев. – Вы меня недавно напугали, я и сник, страх прошел – я возник, словно феникс.

– Признаться решили? Одобряю. И нам легче, и вам легче, и суду проще.

– Я бы с радостью, да признаваться не в чем! – Кружнев смеялся.

Гуров видел, что смеется он ненатужно, естественно. Весело человеку,

он и смеется. С чего он так развеселился, что могло за час измениться?

Гуров сел к столу, позвонил в отдел милиции. Согласно договоренности, Таня ждала его звонка.

– Старший лейтенант Бондарчук, – ответила Таня.

– Очень приятно. Гуров. Я читал ваш рапорт, толково работаете, молодец. Иванову нужно доставить к следователю и официально допросить.

– Хорошо, Лев Иванович.

– Следователь сейчас занят. Вы пока девушку найдите, пригласите к себе, – Гуров взглянул на часы, – к девятнадцати.

– Хорошо, Лев Иванович, вы приедете?

– Спасибо, до свидания. – Гуров положил трубку.

– Голова не болит? – спросил Кружнев, достал из шкафа костюм, начал переодеваться.

Гуров подошел к окну и увидел, что от гостиницы уходит Лебедев. Он шел неторопливо, степенно не оглядываясь.

– Недолго музыка играла, – сказал Гуров.

– Проголодался, иду кушать. – Кружнев поправил галстук, взял со стола ключ с щербатой деревянной «грушей», открыл дверь. – Что, Лев Иванович, может, выпьем по стаканчику красненького?

Находившийся в коридоре сержант взглянул вопросительно.

– Пойдемте со мной, – сказал ему Гуров.

– Вы его отпустили?

– Отвечу тебе избитым афоризмом. – Гуров вздохнул. – Либо закон есть, либо его нет. Третьего не дано. Ты когда в последний раз ел?

– Недавно. Товарищ майор подменил меня, я пообедал в буфете.

– Хорошо. Ты здесь больше не нужен, иди в отдел.

У гостиницы было многолюдно.

– Лев Иванович!

Гуров увидел Таню и Катю Иванову.

– Товарищ подполковник, Иванова отказывается явиться к следователю, – сказала Таня.

– Являются черти во сне! – Иванова смотрела вызывающе. – Приглашают чай пить, лучше на рюмку водки. В милицию вызывают в установленном законом порядке.

«Правильно выражаешься, – подумал Гуров. – Кто тебя этим выражениям научил?»

Но так как вслух Гуров этого не сказал, Иванова еще больше осмелела.

– Поняла, подруга?

– Екатерина, мы же с тобой обо всем договорились…

– Я лично передоговорилась! – Иванова явно нервничала, но Гуров молчал, и горничная продолжала: – Татьяна, я обыкновенная баба. Одинокая и с дитем, потому злая. Не желает Ленька жениться, я со зла его оговорила. Теперь мне совестно стало. С тобой один разговор, бабьи сплетни, следователю под протокол я врать не стану. Так что и не вызывайте, не трожьте меня. Ночью, когда машину угнали, Леонид у меня был, мы с ним любовью занимались. Он до утра никуда не выходил. Вот и весь сказ!

– Не понимаю, – сказала Таня, глядя вслед удаляющейся подруге. – Здесь что-то не так.

– Здесь все как надо, Таня, – ответил Гуров. – Они нас оперативнее, и методы их порой

действеннее.

– Не понимаю, – растерялась Таня.

– Случается, извини. – Гуров поклонился и пошел назад в гостиницу.

У следователя прокуратуры работы было немного, осмотр места происшествия, несколько коротких формальных допросов. Эксперт установил, что в изъятом у Артеменко шкалике с коньяком находился яд, но данный факт уже значения не имел. Предположение, что Артеменко отравился сам, отпадало. У него был разорван ворот рубашки, имелся свежий кровоподтек на голени правой ноги и вырван клок волос. Можно было почти с полной уверенностью сказать, что преступник напал сзади, одной рукой схватил Артеменко за волосы, ногой подсек его и второй рукой вложил в рот капсулу с ядом. Возможно, последовательность действий была несколько иная, но факт насильственной смерти сомнения не вызывал.

Лебедев и Кружнев в тот момент находились под охраной, Зинич, что не вызывало никаких сомнений, был в санатории. Следователь, закончив оформление документов, все пытался поговорить с Гуровым, который вел себя странно, непрестанно зевал, со всем, что ему говорили, соглашался, смотрел все время куда-то в сторону, в общем, недвусмысленно давал понять, что все ему изрядно надоели и он просит оставить его в покое.

– Ты уезжаешь? – спросил следователь, в третий раз зайдя в номер к Гурову.

– В данный момент я лежу, извини, – Гуров вытянулся на кровати, заложил руки за голову. – Очень люблю бездельничать. Многие люди, оказавшись одни, скучают, ищут компании, придумывают развлечения, мне же интересно со Львом Ивановичем Гуровым. Он мне чего-то говорит, я ему возражаю, мы долго спорим, пока не заснем.

– Я не уйду. – Следователь положил свой портфель на стол, развалился в кресле, вытянув ноги, и вздохнул. – Понимаешь, дорогой.

– Стоп! – резко перебил Гуров. – В виде личного одолжения не называй меня «дорогой». Мой начальник любит употреблять слово «коллега».

– Хорошо, коллега, не знаю, как начать.

– Не начинай, – снова перебил Гуров. – Если можешь молчать, всегда надо молчать.

– И молчать не могу. Я не хочу, чтобы ты плохо о нас думал. Я никого не оправдываю, я просто хочу, чтобы ты понял.

– Я понимаю, жизнь сложна, и его кто-то на чем-то взял за горло. – Гуров не назвал имени, не смог произнести. – Предатели во все времена пытались оправдаться, но оставались предателями.

– Выслушай меня.

– Зачем?

– Хочу, чтобы ты понял и стал добрым.

– Я добрый.

– Нет, коллега. Ты не добрый. И я тебе это говорю безотносительно к происшедшему.

– Что понимать? Я все знаю. Кроме меня, только один человек держал в руках все нити дела, и он их все перерубил. Меня не интересует, как заставили Отари Антадзе стать предателем. Он предал тебя, меня, людей, дело, которому служил. Во все времена любовь оправдывала все, но Андрей Бульба – предатель, и никакая страсть к паненке его не оправдала. Его осудил великий писатель и убил руками отца. И если бы я мог доказать вину Антадзе, то привел бы мерзавца в наручниках к тебе в кабинет.