Ещё один плод познания. Часть 2
Шрифт:
После почти минутного молчания он спросил:
– А когда же ей будут удалять почку для пересаживания? И где - в N... или в центральной?
– В центральной, часа в четыре, наверное, - сказал Буссель.
– Их вместе с этим ребёнком, с Элизой, туда повезут, к тому времени, когда всё будет готово к операции, - в смысле, хирургическая бригада и оборудование...
– Дай-то Бог, чтобы...
– Рамбо прервал себя на полуфразе, остановился...
– Я, конечно, собираюсь быть там заранее. Конечно, не появлюсь в том отделении: надо быть садистом, чтобы показаться на глаза этим родителям. Вообще по больнице шастать не буду: засяду где-нибудь в укромном месте и по телефону попрошу прислать мне кого-нибудь для интервью... А пока пойду вот сейчас
– Слушай, Антуан, - задержал его Мишель, - ты к шефу сейчас; так вот, возьми, занеси ему этот сигнальный выпуск. Я основную часть просмотрел, но на большее меня не хватит - домой поеду. Кстати, я в ближайшее время не появлюсь, - добавил он.
– Забыл отпуск заранее оформить, но мне понадобятся недели полторы - потом при случае расскажу... Так что успеха тебе - и пока...
– 19 -
Мишель Рамбо не просто слышал, а именно слушал всё тише и тише звучащие в коридоре, чтобы вот-вот стихнуть совсем у невысокой лестницы к кабинету главного редактора, шаги Антуана Бусселя. И смолкающие шаги приятеля напоминали ему в эти мгновения затихающий цокот копыт, в который вслушивался Тетрарх, чтобы вскоре затем выйти оттуда, где затаился, и направиться по меченному лебединым пухом следу "орла смерти" - чтобы узнать, где вражье становище... Вот сейчас и он, Мишель, выйдет - по возможности неприметно, стараясь ни с кем не столкнуться. Не забыть... что важно не забыть? Мобильный телефон в кармане; ноутбук, термос с кофе и сигареты - в наплечную сумку. Всё...
Одним из очень ценных в глазах Мишеля преимуществ его работы являлось то, что у него практически не было "графика". Он приезжал в редакцию когда считал нужным и мог сорваться, если хотел; он был обязан давать в срок качественный материал для ЛФ, а также его иногда просили выехать куда-то для того, чтобы взять интервью или осмотреть воочию место того или иного происшествия. Однажды была даже заграничная командировка с такой целью. Но бывало это не часто, основная его работа - это всё-таки писать свои эссе; и вот теперь он попробовал себя и на сюжетном поприще... По-настоящему "присутствовать" в обязательном порядке ему приходилось только на ежемесячных совещаниях, да и тогда он в основном, примостившись за чьими-то спинами, баловался с телефоном, дожидаясь, когда уже выставят угощение и можно будет идти перекурить с тем же Бусселем или ещё с кем-то из ребят... Если же требовались формальные выходные, просить не надо было - только заполни бланк... или можно секретарше позвонить, она заполнит...
И получалось, что ни перед кем отчитываться не надо. Он посидел ещё две минуты, катая меж ладоней незажжённую сигарету "Парламент" и глядя на заляпанную подтёками чёрного кофе зеленоватую клеёнку стола. Затем - встал, быстро, не оборачиваясь, вышел из кабинета и зашагал - по коридору и вниз, к выходу и к машине. Зашагал тою же чеканной по-военному поступью, что и недели полторы назад, выходя из кафе "Аквариум", где говорил с комиссаром и психологом-консультантом полицейской службы Натали...
Включил мотор, выехал, ещё через пару минут остановил машину не доезжая развилки, взял чуть вправо, уткнувшись в пологую песчаную насыпь. Вот здесь и сейчас надо всё осмыслить и всё решить...
Надо же, что всё получилось именно так, подумал он... Если бы у Аннет не было этой горы семинарных работ, по которым надо быстро выставить оценки, я, наверное, провёл бы вечер с ней - в ресторанчике, а может, и в кино. Попросил бы шефа - обойдитесь уж без меня на этот раз... Сейчас двенадцать... мы, наверное, уже вернулись бы домой, улеглись бы спать, ничего знать не зная о том, что случилось в N...
И если бы Антуан нашёл место для стоянки поблизости от дома, где живёт эта его знакомая, не очутился бы он в центре города и тоже ничего бы не узнал... И если бы у него была не столь блестящая интуиция, - может, даже и узнав об этой аварии, он не поехал
И я, никогда ни от чего, кроме той раны, не лечившийся, а к тому же ещё и завзятый гуманитарий, вполне мог бы всю жизнь прожить, не зная своей группы крови. Но я - был ранен... и потерял кровь, и понадобилось переливание. И мне сказали. Тоже, наверное, как девочке этой, - в качестве интересного, достопамятного факта...
Да, там, за морем, разъявшим три части света, ему, уже очнувшемуся и успевшему прийти в себя, дежурный врач - довольно молодая женщина, которой он вроде бы немножко нравился... ну, впрочем, как знать, - рассказала ему во время одного из обходов о том, что у него - именно эта самая, очень редкая кровь. И что называется эта группа - именно так: "бомбейская"...
Потом, в течение долгих лет, он почти не вспоминал об этом, поскольку на жизнь его это никоим образом не влияло. А теперь "бомбейская" группа крови привела его сюда, на этот перекрёсток, на эту развилку; а теперь она не даст ему возможности, спокойно и уверенно крутя руль, поехать домой, к жене и сыну...
И не случайно всё это, не может тут быть случайности. Нет, подумал он, устами Бусселя с ним говорил Некто иной... С ним, не очень-то соблюдающим запреты и предписания. Ну и что же? Может быть, этот Некто видит в нём солдата, который мало чтит дисциплину и способен, стоя в почётном карауле, перемигиваться с девушками, но который зато безусловно надёжен в бою... Видит в нём именно такого солдата - и зовёт на трудное дело: "Ты очень нужен сейчас. Выручишь? Не подкачаешь?.."
Домой поехать можно. Но тогда... Он подумал, что уже не будет, не останется тогда тем самым Мишелем, которым был до сих пор. А останется он им... а останется он им, если, вернувшись сейчас с этой насыпи на шоссе, перейдёт на полосу, с которой поворачивают налево. Туда, где, повернув, увидишь синий прямоугольный щит с названием "S..." Дороги туда - час... да, не больше часа - полночь, пробок не будет. Сейчас пол-двенадцатого... к половине первого буду там...
Он медленно съехал на шоссе, оглянулся и, увидев, что машин сзади нет, стремительно взял налево, успел проскочить на мигающий зелёный - и помчал по шоссе, ведущему в окружной центр смежного департамента... Он мчался, и дорога казалась ему огромным подобием древка-"ратовища", за которое из последних сил схватился копьедержатель; и Тетрарху нельзя было отдёрнуться от зубца скалы, на которую увлекал его бешеный поток, ибо, отпрянув, отдал бы он гибнущего юношу в когти смерти... А я, Мишель, если бы поехал к дому... я не был бы уже ферзём, я стал бы в глазах своих маломощной и малодушной пешкой... Ибо на том конце дороги-ратовища, куда я еду сейчас, - две... фарфоровые чашечки. Одна - эта Элиза... почти тёзка одной из моих былых подружек... да, ту звали Ализой... и ещё другая, чьего имени я не знаю... но если она решилась на такое, то имя ей - Исцелительница... Что ж, так и есть... ведь она - дочь бросившихся к машине, которая вот-вот должна была взорваться, - бросившихся туда, чтобы вытащить ребёнка... И подписавших согласие на её жертву - подобно Тетрарху, молвившему, подавив слёзы, "Да будет так"...
Но нет, фарфоровые чашечки не должны, не должны гибнуть, - даже если одна из них готова кровоточить, чтобы спасти другую... Я взрослый, сложившийся человек, боец... я не могу и теперь спрятаться... Но и я не погибну!..
– Мишель вдруг ожесточённо, резко вскинул голову и сильнее нажал на газ... Держите карман шире!.. Я через две недели встану и буду здоровее прежнего - Буссель же говорит, что с этим можно нормально жить...
И Мишель вдруг подумал - впрочем, не впервые, конечно, - о том, что среди причин, влекущих его спасать "фарфоровые чашечки", пребывает и всегда пребудет неизбывное чувство вины. Вины в том, что более двадцати назад выпущенные им и его товарищами снаряды не только уничтожили чудовищную "автобомбу", но вместе с ней погубили и невинных, и беззащитных, и маленьких... И даже то, что выхода не было, - не может и никогда не сможет избавить его от сознания этой вины...