Еще шла война
Шрифт:
Они вошли в огромный полуосвещенный зал. На открытой сцене стояло пианино, обтянутое парусиновым чехлом. Полевода облегченно вздохнул. В нем подымалось знакомое радостное чувство. Словно боясь спугнуть сонную тишину, мягко ступая, подошел к сцене.
Пока Митя расстегивал чехол, Евсей Петрович, не снимая тулупа, поудобнее устроился в кресле у самой двери, поставил между ног берданку и приготовился слушать. Он видел, как Дмитрий поднял руки и, несколько помедлив, решительно ударил по клавишам.
Евсею Петровичу казалось, что Митя ударяет пальцами по клавишам как попало, не заботясь о том, чтоб и себе
Но вот Полевода заиграл другое, и на старика повеяло чем-то торжественным и в то же время грозным, очень знакомым. То гудел набат, то звучали человеческие голоса и слышались взрывы. Все вместе складывалось в понятии Евсея Петровича в один образ революции, гражданской войны. Вслушиваясь в музыку, он явственно различал тяжелый дружный шаг красногвардейских отрядов, в которых когда-то служил. Музыка звала к борьбе. Ее литые звуки становились все радостней. И вдруг сердце Евсея Петровича часто забилось. Так билось оно, когда он узнал о победе Октября. Может быть, тогда оно билось во много раз сильнее, но все равно ощущение было похожее…
Митя переходил от одной мелодии к другой, но для старого красногвардейца все время звучала торжественная музыка революции. Она была ему понятней и дороже всех мелодий.
Он бы слушал еще, но служба есть служба, ее надо нести исправно. Поднялся и бесшумно, чтоб не потревожить Дмитрия, вышел из зала.
Когда на рассвете шли домой, Евсей Петрович спросил:
— Кем же ты все-таки порешил быть — шахтером или музыкантом?
— Не знаю, — сказал Дмитрий. Он бросил взгляд вокруг, вдохнул полной грудью освежающий морозный воздух и повторил мечтательно: — Не знаю, Евсей Петрович… Кем захочу, тем и буду…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Когда Полевода поднялся на-гора, в ламповой ему сказали, чтоб он явился в штаб дружинников. Такое же приказание получил и Павлик Прудник.
Лицо Павлика показалось Дмитрию странным: не то чем-то огорчен, не то нездоров.
— Ты попросишь, чтоб заменили тебя кем-нибудь, — сочувственно посоветовал он.
Прудник задумался. Брови у него были густые и темные, и, когда он хмурился, лоб пересекала темная полоса.
— А кто заменит: Кубарь вчера свое отдежурил, бригадир тоже, старика Горбаня не пошлешь. Вот разве Кавун…
В это время мимо них проходил Захар. Он только что помылся в бане. Вид у него был свежий, бодрый, гладко выбритое лицо горело смуглым румянцем, мокрые волосы бронзовыми витками прилипли ко лбу. Нельзя было подумать, что он только что отработал смену в шахте и вырубил несколько тонн угля.
Прудник коротко объяснил ему, в чем дело.
— Да ты что, шутишь, птаха! — как будто даже испугался его просьбы Кавун. — У меня сегодня по плану намечено неотложное дело. Не явлюсь — все к чертям летит вот на такой манер. — И для убедительности сделал руками вращательное движение, наглядно показывая, как именно «летит».
Кавун ушел, а Павлик обиженно сказал:
— Никогда не выручит, а ведь я
Полевода вспомнил, как Захар пришел к нему на выручку в первый день самостоятельной работы. Может быть, у Кавуна действительно задумано что-то серьезное и неотложное?
— Ну ладно, отдежурю как-нибудь, — решил Прудник, — похожу, поброжу, гляди, станет лучше.
Погода была хорошая. В неподвижном воздухе крупными мохнатыми хлопьями медленно падал снег. Чинно вышагивая, ребята с удовольствием бродили по пустынным улицам поселка, тихо беседуя. Фигуры их то появлялись в треугольниках света фонарей, то пропадали во тьме. Полевода знал Павлика давно. Учился он в другой школе, что в конце шахтного поселка, но им часто приходилось встречаться на соревнованиях по волейболу. Павлик, несмотря на невысокий рост, считался отличным волейболистом. Он легко бегал, был увертлив и прыгал так высоко, что порой казалось, будто в ступнях у него пружины.
Они проходили мимо строящихся пятиэтажных домов, скупо освещенных редкими фонарями, и Павлик, придержав Дмитрия за локоть, сказал увлеченно:
— Хорошо строить начали, быстро. Вот что значит поточный метод, железобетонные конструкции, крупные блоки. Если б еще как следует о планировке квартир подумали.
На перекрестке немного постояли. Павлик достал из кармана папиросы, протянул Дмитрию. Тот отказался.
— Я и забыл, что ты не куришь. — И, помолчав, спросил: — Ну что ж, пойдем дальше или вернемся? Что-то охота неудачная, — пошутил он.
— Пошли во Дворец.
Они пересекли светлое пятно фонаря и в темноте на противоположной стороне улицы заметили какую-то фигуру. Человек, видимо, торопился, шагал широко, напористо. Под мышкой небольшой бумажный сверток.
— Кавун, — сразу же узнал Павлик, — ухаживать подался. Да, дело у него действительно серьезное. Только мне думается, пустушку он там потянет. — В его голосе Дмитрий уловил насмешку и поинтересовался:
— А кто она?
— Правда, не знаешь?.. — удивился Павлик. — Нелюбопытный выходит. Бабаеда неродная дочь, Лариса. На подъеме работает.
Полевода даже придержал шаг: вот это новость!
Некоторое время шли молча.
— И давно Захар с ней встречается? — наконец спросил Дмитрий.
— Да ты что в самом деле! — возмутился Павлик. — Лариса видеть его не может. Это все Бабаед паутину плетет. Хочет сосватать их, богатым зятем обзавестись. Кавун начал уже дом рядом с ихним закладывать, на пять комнат.
— Зачем ему столько?
— Ну и наивный ты — «зачем»? Пыль в глаза пускает: поглядите, мол, какой я богач, любая за меня пойдет. А Лариса, знаю, обходит его строительство, как пропасть…
Он вдруг умолк, прислушался.
— Слышишь крики?.. Кажется, во Дворце.
Они бросились напрямик глухими заснеженными переулками, оставляя позади остервенелую собачью перебранку. Прибежали как раз вовремя. Какой-то рослый парень в расстегнутом суконном пальто, без головного убора, ломился в дверь фойе, где уже начались танцы под радиолу, а его не пускали. Парень размахивал руками, возмущался:
— Да я же билет куплю, вы, кролики! Или думаете, у меня денег нет? — Он сунул руку в боковой карман и вытащил смятые рубли и троячки. — На вот, бери, крольчиха, — сунул он деньги контролерше, уже пожилой женщине.