Еще шла война
Шрифт:
Спустя несколько дней я снова заговорил о том, что не давало покоя моему сердцу. Я сказал, что она должна стать моей женой, что ей надо бросить свою нелегкую и небезопасную профессию.
Нюра слегка вздрогнула, испытывающе и отчужденно посмотрела на меня.
Мы еще долго ходили по берегу Донца, о чем-то говорили, но она ни разу не подняла на меня своего взгляда. Мне показалось, что я вдруг потерял для нее интерес.
Наконец она проговорила:
— Мне холодно, пойдем домой.
Я снял пиджак, накинул на ее зябко сжавшиеся
С той поры Нюра стала избегать меня.
Все это было странно и непонятно. Я был не на шутку встревожен такой переменой.
Однажды в обеденный перерыв я отыскал Нюру на стройке. К счастью, никого поблизости не оказалось. И я спросил у нее:
— Почему ты меня избегаешь, Нюра?
— Не избегаю, но… — она запнулась и вдруг с неожиданной решимостью добавила: — Нам лучше не встречаться, Павел. Я не смогу быть такой женой, какую ты хотел бы. — При этом она, даже не взглянув на меня, завернула остаток завтрака в смятую газету и принялась за работу.
С той минуты я не переставал думать о том, что судьба поступила со мной жестоко, несправедливо, что отныне радость не коснется моего сердца — вряд ли я когда-нибудь смогу полюбить другую.
Вскорости мне полагался отпуск, и это немного радовало. Я решил поехать в село к родным. Возможно, там немного забудусь, приду в себя.
Перед отъездом я все же постарался встретиться с Нюрой, сказал ей:
— Завтра уезжаю, пришел проститься.
Мне думалось, что она скажет: «Не уезжай, Павел!» Но Нюра спокойно посмотрела на меня долгим взглядом и проговорила:
— Счастливой дороги, Павел.
И быстро пошла в общежитие.
В тот год лето выдалось пасмурное. Дожди шли с небольшими перерывами и днем и ночью. Вспышки молнии напоминали мне зеленовато-голубые огни электросварки. В их ярком отблеске я видел Нюру. Видел ее не такой, какой она была на работе, в грубом комбинезоне, со щитом, закрывавшим лицо, а нарядную и красивую, когда она майскими звездными вечерами ходила рядом со мной по кривым опасным тропкам у крутых берегов Донца.
На душе у меня было тоскливо и неуютно. Я не дождался конца отпуска и уехал обратно на стройку.
Поезд пришел поздно вечером. Шагая по степному проселку, я напряженно всматривался в темноту, надеясь увидеть зарницы электросварки. Но так и не увидел их. Лишь звездная россыпь электроламп трепетала вдали. Ефрем Платонович, встретив меня, нахмурился:
— Гуляй, где хочешь и как хочешь, но учти: на работу раньше срока не допущу, — объявил он сердито.
В тот же день я узнал, что Нюра заболела, и мне почему-то подумалось, что именно поэтому минувшую ночь на стройке не было голубых огней электросварки.
Нюра лежала в больнице.
Меня проводили к ней в палату. Если бы сестра не сказала, что это и есть Нюра, я ни за что бы не узнал ее: лицо девушки было забинтовано белоснежной марлей.
—
— Павлик… — удивленно сказала она и приподнялась на локтях.
Я бросился к ней и бережно уложил ее голову на подушку.
Она глубоко вздохнула и только тогда ответила:
— Глаза…
У меня защемило сердце. Я не знал, что ей сказать. Молчала и Нюра.
А спустя минуту меня предупредили, чтобы я уходил, не утомлял больную. Я тихо поднялся со стула.
Но Нюра, услышав, сказала:
— Заходи.
Я подал ей руку. Она пожала ее, как мне показалось, крепче, чем в последнюю нашу встречу.
Я приходил к ней каждый день. Ее лечил врач-старичок с аккуратной серебристой бородкой и добрыми подсматривающими из-под очков маленькими глазками. Он вылечит Нюру! В этом я почему-то не сомневался.
Всякий раз, когда я приходил к ней, она пожимала мне руку и, доверчиво опираясь на мое плечо, подходила к окну. Я догадывался, что Нюра была рада моему приходу, и был счастлив.
У окна Нюра останавливалась, чутко прислушивалась к неумолчному шуму стройки и ко всему, что происходит в мире.
— Неужели я всего этого больше не увижу? — очень тихо спрашивала она.
Чтобы хоть немного утешить ее, я уверял, что у нее нет ничего опасного и что все будет хорошо. Я не врал и ничего не выдумывал. Об этом мне говорил врач-старичок, а я верил ему. Я знал: вновь откроются красивые фиалковые глаза Нюры. Эти глаза будут смотреть на жизнь, на нашу стройку, на меня. А еще я надеялся, что теперь она откажется от своей профессии. Об этом мне все время хотелось сказать ей, но я не решался.
А Нюра все так же печально продолжала:
— Как я люблю наш Донец, наш лес, цветы, нашу стройку…
Она вытягивала руки в окно, словно хотела прикоснуться ко всему, что было за ним.
Где-то на стройке заработала сварка. Отсветы далеких сполохов играли лазоревыми бликами на марле, закрывавшей лицо девушки. Нюра на некоторое время замерла на месте и после долгой паузы проговорила:
— А мне все еще чудится сварка…
Нюра давно выздоровела и по-прежнему работает электросварщицей. Большие фиалковые глаза ее сияют весельем и радостью. Мы почти ежедневно встречаемся. Только я никогда не напоминаю ей о спокойной, беззаботной жизни, о которой в свое время мечтал. Я понял: нельзя отрывать человека от родного дела, иначе он поблекнет, увянет, утратит свою ценность и красоту.
Понял и другое: Ефрем Платонович и Нюра по-настоящему любят свою профессию. Она прочно вошла в их жизнь, стала их призванием. Потому-то им так дорого все, что они делают, и радость вдохновения никогда не покидает их. Они счастливы.
Я же, видимо, все еще не нашел своего призвания, своего счастья. Но уверен, что непременно найду его.
1963 г.