Ещё слышны их крики
Шрифт:
– Жак, послушай. Совсем скоро ты все узнаешь. Узнаешь отсюда, – он вытащил из-под солнцезащитного козырька желтый конверт и протянул мне. – Вскроешь, когда останешься один там, где я хочу тебя надежно спрятать хотя бы на эту ночь, договорились? – помолчав несколько секунд и расценив мое молчание как согласие (хотя, скорее, это была просто крайняя степень ошеломления), он продолжил: – Меня зовут Георг Морг, и именно я являюсь тем человеком, по вине которого твоя прошлая жизнь оборвалась, и началась эта жизнь – новая и облеченная ложью с самого начала.
– Я… не понимаю, – простонал я, и почувствовал пульсирующую боль в висках, рожденную эмоциональным перенапряжением.
– Разумеется, – усмехнулся Георг. – Кто
– Так что я натворил? – я сжал голову руками, и мне показалось, что она болтается в моих ладонях отдельно от тела.
– Скоро, совсем скоро, – ответил он, и выехал на проспект Бетховена.
Несколько минут мы молчали. Проехав около километра по проспекту, мы свернули на старую мостовую, вдали которой выделялась густая чернота леса. Георг уверенно вел машину, а я находился в умственном и эмоциональном ступоре, который мне больше не приходилось испытывать ни до, ни после той ночи. Мне было страшно, и я понимал, что в жизни моей наступил серьезный перелом, который, вполне возможно, окончится моей смертью. А дальше был тупик. По сути я был словно в состоянии гипноза, потому что моя воля совершенно не работала. И Гильотина, и Георг с высоты своего положения смогли полностью ограничить мне доступ к рациональности, и единственное, что я мог делать – это задавать себе вопросы: «что значит – фальшивка?», «что я сделал спецслужбам?», «что было в моей прошлой жизни?» и тому подобное. Но все эти вопросы оставались без ответа, поскольку неправильно формулировались подчиненным чужой воле сознанием, а самый важный вопрос, который я должен был задать и себе, и Георгу, даже не пришел мне в голову, пока он вез меня неизвестно куда. Единственно важный вопрос. Кто же я такой? Я задавал себе этот вопрос тысячу раз до той ночи, с тех пор как очнулся без воспоминаний, и я ни разу не задал его себе тогда, когда ответ на него был так близок.
Тем временем, мы свернули с мостовой на старую проселочную дорогу и медленно стали пробираться вглубь ночного леса.
– Ты как? – спросил Георг, и, не дав мне ответить, продолжил: – Послушай, Жак, скорее всего, мой план не удастся. Гильотина опередил меня буквально на несколько минут, что и неудивительно – он всегда на шаг впереди. Сейчас его список пополнился еще одной жертвой, потому что, нет сомнений, он узнал мой голос. Вдвоем нам точно не выбраться. И времени у нас не много.
– Почему его трясет? – спросил я.
– Не знаю, – пожал плечами Георг. – Такова его специфика. Знаю только, что на счету этого человека двести пятьдесят восемь душ – предателей родины, иностранных агентов, просто неугодных стране личностей. Поверь, в его списке значится достаточно парней, которые ни в чем не уступали Джеймсу Бонду. О нем легенды ходят в мире агентов. Встретить Гильотину лицом к лицу без предупреждения – это практически стопроцентная смерть. Я даже не уверен, что твое сегодняшнее везение – это не профессиональная уловка для выявления предателя, то есть меня. Что он тебе говорил?
– Что я идиот. И что моя смерть доставит ему огромное удовольствие.
– Вот чертов сукин сын.
– И у него есть повод?
– Ненавидеть тебя? Вряд ли. Просто Гильотина предан своему делу сполна. Когда ему поступает новый приказ, он тщательно изучает досье жертвы и заставляет себя чувствовать черное презрение по отношению к ней. Он готовится к убийству как актер к роли. Ему чужда жалость, чуждо уважение перед заслугами и достоинствами; он лишь уверен, что делает все правильно, и что очередная смерть от его рук – это правильно. Я уверен, что в настоящее время, по своему собственному доносу, он уже получает приказ о моей ликвидации. Я хорошо его знаю, Жак. Лично знаю. Мы всегда относились друг к другу с профессиональным уважением, но я знаю, что сейчас в нем не осталось ни капли уважения ко мне. Это страшный человек. Знаешь, что самое интересное?
– О да. Страшное зрелище, – честно признался я.
– Весьма, – усмехнулся Георг. – А скажи мне, Жак, ты узнал бы этого человека, если бы встретил его еще раз?
– Разумеется, – ответил я.
– Разумеется. А скажи мне, можешь ли ты сейчас описать мне его внешность?
– Думаю, что да, – ответил я и тут же осекся.
Действительно, я не мог припомнить ни одной детали внешности Гильотины. Как бы я не упорствовал, единственное, что мне удавалось – это вызвать в своей памяти размытый образ, но ухватиться хоть за одну отдельную черту его лица я так и не смог. Я не мог вспомнить ни его взгляд, ни ухмылку, ни визуальный возраст. Лишь его постоянные колебания и издевательскую интонацию голоса – вероятно, эти качества были визитной карточкой санторийского палача.
– Поразительно, правда, – еще раз усмехнулся Георг, поняв, что я затрудняюсь с ответом. – И прежде, чем ты задашь очередной вопрос, я отвечу тебе: это необъяснимо.
– Понятно, – протянул я и только тут заметил, что мои руки непрерывно теребят конверт, норовя смять его в комок.
– Это всего лишь частное письмо тебе от меня, – пояснил Георг, когда я положил конверт на панель. – То, что там написано я не могу рассказать тебе лично, потому что это займет много времени, которого у меня нет. Ты начнешь удивляться, переспрашивать, задавать много вопросов, не относящихся к делу. Ты ведь уже понял, что я тоже работаю на спецслужбы?
– Да, я понял.
– Но ты не понял, что и ты работал на спецслужбы?
– О, Господи! – прохрипел я. – Что вы мне тут за лапшу на уши вешаете? Какие спецслужбы? Какие Гильотины? Произошла ужасная ошибка и только…
Пока я разражался своей скептической речью, Георг запустил руку в боковой карман своей куртки и протянул мне маленькую пластиковую карту, взглянув на которую я сразу замолк. Помимо моей фотографии, на карте были указаны мое имя, фамилия, дата рождения; это был мой пропуск служащего в рядах Службы государственной безопасности и разведки, с пометкой «научный сотрудник». Я взял пропуск в руку и еще раз внимательно оглядел его, разогнав свои последние надежды на ошибку.
– Я агент? – спросил я и откинулся на подголовник кресла.
– Ты ученый, – ответил Георг. – Ученый, завербованный мной для участия в научном проекте государственной важности.
– И что это за проект?
– Черт возьми, не успеем до рассвета, – прошептал Георг, а затем, повысив голос, ответил на мой вопрос. – Проект «Забвение». Проект, который завершился твоим триумфом тебе же на погибель. Четверо твоих сотрудников, которым выпала честь и несчастье работать вместе с тобой, уже мертвы. Ты – последний. Единственная причина, по которой тебя так долго оставляли в живых – это твоя роль подопытного…
Машина подскочила на ухабе и Георг умолк.
– И какие же опыты на мне проводили? – спросил я, хотя меня уже терзало смутное и тревожное предположение.
– Название проекта говорит само за себя, – ответил Георг и коротко посмотрел на меня с искренним сожалением.
– Мне стерли память?
– Именно, что стерли. Препарат, синтезированный на основе твоей формулы, которую ты вывел при помощи четверых несчастных коллег, предназначен не просто для блокировки воспоминаний, а для их уничтожения. Правда, похоже, что одно или два из них все же сохраняются. Ты, например, запомнил свое имя. Может быть, позже вспомнишь что-нибудь еще, хотя вряд ли; это не предусматривалось. «Забвение» вызывает что-то вроде диссоциативной амнезии, но только в более крупном масштабе. Уничтожаются все воспоминания личного характера; сохраняются только универсальные знания. Приехали!