Есенин
Шрифт:
В груди Александра Никитича, как слабый далёкий отблеск, вспыхнула жалость к сыну. Он понимал, что мясной магазин не лучшее место для молодого человека, да ещё с такими непонятными запросами в жизни. Но что поделаешь, такая написана, знать, доля. Вот поступит в Учительский институт, закончит, тогда и работа найдётся чище, благородней.
Но он подавил в себе жалость и строго спросил:
— Что же ты собираешься делать, Сергей?
— Работу подыщу более подходящую. По себе... — Помедлил перед тем, как заявить о самом главном и для отца сокрушительном: — Папаша, я решил в институт не поступать.
Александр
— То есть как это ты решил? — сдавленно прошептал он. — Зачем же ты сюда приехал, разве не за этим?
— Нет, не за этим.
— Зачем же?
— Заниматься литературным трудом. Стихами. Учиться литературному делу.
— Стихами? И всё? — Отец, кажется, ужаснулся. — Ну, нет, дорогой сынок, в чём, в чём, а в этом я тебе не помощник. С одним я — с уходом из лавки — скрепя сердце смирился. Со стихами не смирюсь. Никогда. Наши с тобой интересы не сошлись и — вижу по всему — не сойдутся. Так вот, заруби себе на носу: содержать я тебя не стану, ты уже большой, можешь сам себя прокормить. И за квартиру платить тоже не стану, так что завтра утром съезжай, ищи себе другое жительство. Если отец тебе не указ — иди к господину Воскресенскому, чтоб он пропал, смутьян окаянный! Иди к его дружкам-шаромыжникам, к золоторотцам. Они тебе помогут, они быстро найдут тебе дорожку в острог. Проторена давно! Ты, видно, этого захотел?.. Ко мне не приходи ни с какими просьбами. Хватит, гнул я на вас хребет всю жизнь, а вы вон чем платите... — Голос Александра Никитича дрожал от едва сдерживаемого волнения. — Утром съезжай, — повторил он, прикрывая тоску свою решимостью.
— Хорошо, — ответил Есенин тоже с тоской и тоже с прикрытой решимостью.
— С Богом! — крикнул Александр Никитич и в темноте направился к выходу.
Дверь хлопнула громко и отрывисто, точно выстрел. Как бы сражённый этим выстрелом, Есенин повалился на кровать. Утомлённый думами, измотанный, исстрадавшийся, он уснул не раздеваясь. Во сне он видел себя мальчиком и плакал.
Наутро он встал рано. Сложил в наволочку рубашки, книги и рукописи и, в последний раз оглядев голые стены, покинул своё пристанище. Во дворе было пусто и тихо, всё ещё спали. Только дворник шаркал метлой, сбивая с булыжника пыль.
Есенин заранее придумал выход из создавшегося столь бедственного положения. Он подойдёт к воротам типографии и подождёт Воскресенского, тот наверняка что-нибудь надумает, подскажет, поможет. Если же не удастся встретить его, то пойдёт к Николаю Сардановскому — друг детства приютит на время; деньги, заработанные у Крылова, он станет экономить. Там — будущее. А будущее кто предскажет?
Есенин остановился в сторонке от входа в типографию, присматриваясь к людям; они торопились, чтобы вовремя занять своё рабочее место. Женщины, прежде чем войти в помещение, открывали сумочки и наспех заглядывали в зеркальца, поправляя причёски.
Одна из них задержалась. Вглядываясь в Есенина, улыбнулась, молоденькая, привлекательная: губы пухлые, глаза сощурены, волосы подстрижены коротко.
— Вы кого-нибудь ждёте? — спросила она, не переставая улыбаться.
— Воскресенского, — ответил Есенин. — Он корректор.
— Владимир Евгеньевич? По-моему, он куда-то уехал... А что у вас в наволочке?
— Книги, тетради... —
— Не знаю. Он никогда нам не говорит. А вы что, учитесь?
Есенин ответно улыбнулся, отмечая её настойчивое любопытство.
— Нет ещё. Только собираюсь.
— Вы приезжий?
Он кивнул.
— Откуда же?
— Из рязанского села.
— Смешной вы какой! Книжки и тетрадки в наволочке...
Они не заметили, как приблизился Воскресенский; тот удивился, узнав Есенина.
— Сергей Александрович! Что вы тут делаете?
— Жду вас.
Девушка взглянула на Воскресенского; она не переставала улыбаться.
— Вы уже вернулись, Владимир Евгеньевич?
— Ещё и не уезжал, Аня.
— До свиданья, село рязанское! — крикнула Есенину девушка и побежала к двери, обернулась. — Книги в наволочке. Первый раз вижу! — И засмеялась, скрываясь в помещении.
— Кто это? — спросил Есенин.
— Понравилась? — спросил Воскресенский.
— Забавная.
— Аня Изряднова. У нас в корректорской работает. Что-нибудь случилось, Сергей Александрович?
— Плохо, Владимир Евгеньевич, — сказал Есенин. — Всё плохо.
— Ну-ну, не падайте духом и в панику не вдавайтесь.
— Поссорился с отцом. Уволился из мясного магазина, отказался поступать в институт. Всё это одновременно, сразу, внезапно. Отец согнал с квартиры. Сказал: иди к господину Воскресенскому и к его дружкам-шаромыжникам, они тебе помогут, с ними ты быстро сядешь за острожную решётку.
— За острожную решётку, говорите? Он, пожалуй, догадлив. В наше время попасть в острог проще всего... — Воскресенский задумался, видимо что-то решая, потом сказал: — Посидите тут на скамеечке. Я скоро выйду.
Было ещё рано, но солнце уже грело горячо — день обещал быть жарким.
7
От типографии к Садовникам Есенин и Воскресенский прошли пешком. Сторонились окриков извозчиков, обходили толчею на трамвайных остановках. Есенин едва поспевал за корректором.
— Куда мы идём, к кому? — спросил он наконец.
— К тем, кто вам сейчас необходим, — ответил Воскресенский. — Вы слышали что-нибудь о Суриковском литературно-музыкальном кружке?
— Нет.
— Кружок этот объединяет писателей и поэтов из народа. Самоучек. Начинающих... Я думаю, что ваше место там.
Есенин некоторое время шёл, раздумывая над тем, что сообщил ему его покровитель.
— Боюсь, что моё место не там, Владимир Евгеньевич, — ответил он. — Мне не нравятся эти определения: «поэты из народа», «самоучки», «самородки». В этом кроется что-то жалкое, мелковатое, делается какая-то скидка, вроде бы одарённость их ненастоящая. Получается так, будто поэты эти второго сорта. Страдальцы с нескладной жизненной долей. Словом, неудачники. А Пушкин разве слетел к нам с небес или, как Афродита, появился из пены морской? Разве он не из народа русского? Я не желаю быть поэтом-самоучкой, страдальцем, которого только бы жалели и сочувствовали ему: «Ах, он из народа, от сохи, у него мать неграмотная крестьянка. Лапотник, а пробился в люди... Какой несчастный!..» Не хочу! — крикнул он, распаляя себя. — Я хочу быть русским поэтом без всяких скидок на моё крестьянское происхождение.