Есенин
Шрифт:
— Гутя! Милая! Не плачь! Не надо так плакать, хорошая моя! Мне жаль, что я тебя обидел. Честное слово… Я знаю, как тебе тяжело и сколько ты перенесла! Я больше не буду так… я постараюсь вести себя лучше! Прости, не сдержался. Но ты такая красивая! — Голос его звучал кротко и нежно. Августа почувствовала: Есенин искренне понимает и жалеет ее, и, может быть, утолив свою страсть, он не охладеет, а полюбит ее еще больше? И эта мысль, и его ласковые слова утешили ее. Она стала вытирать глаза.
— Это ты прости меня, я сама виновата! Но я больше не буду такой… Ты только прости меня на этот раз!.. — И Есенин, растроганный
И теперь, хотя и по-другому, но так же сильно, а может, еще сильнее Есенина влекла к себе Августа Миклашевская.
Глава 2
РАЗРЫВ С ДУНКАН
— Ты места себе не находишь без него!.. Боишься, как бы с ним не случилось несчастье, а тем временем многие видят твоего муженька в ресторанах с какой-то женщиной… кстати, очень похожей на тебя! — Все это выпалила Ирма, с тревогой поглядывая на Дункан, которая неподвижно сидела в кресле и, казалось, была безучастна ко всему, что говорила ей приемная дочь. Но последняя фраза о том, что у нее появилась молодая соперница, похожая на нее, заставила повернуться. У нее был взгляд человека отчаявшегося и потерявшего веру во всё.
— Мне не веришь, спроси у Шнейдера, — жестко добавила Ирма.
С тех пор как Дункан привезла Есенина в Москву, их совместная супружеская жизнь, можно сказать, оборвалась. Есенин с головой окунулся в родную стихию богемной литературной жизни столицы. Он упивался обретенной свободой в прямом и переносном смысле, и Дункан разумом понимала, что ее роман с молодым русским поэтом кончился, но сердцем… Она не в силах была отказаться от надежды восстановить с ним любовные отношения.
— Я не верю! — помотала она головой. — У него много врагов, про него столько лгут! — Из глаз ее полились слезы. Она вдруг почувствовала, что ее бросает то в жар, то в холод от мысли, что ее златокудрый ангел может быть близок с другой! Лицо и руки ее стали горячими и влажными. Ей невольно рисовались вакхические сцены, наподобие тех, какие она устраивала с мужем, а теперь все это с ним проделывает молодая соперница?.. Айседора попыталась выбросить это из головы, но напрасно: видения, одно мучительнее другого, возвращались снова. Она протянула руку и, взяв со стола бокал с вином, не отрываясь осушила его.
— Айседора, может, я не имею права вмешиваться в ваши отношения с Есениным, но видеть, как ты губишь себя, выше моих сил! — Ирма встала и хотела убрать бутылку с вином, но Дункан строго посмотрела на нее, и Ирма послушно налила ей вина. Сделав глоток, Айседора заговорила медленно, в раздумье:
— Я всегда не знала границ своим желаниям… В опьяняющем чаду своей фантазии я безрассудно жгла свою жизнь! Чувства, желания, страсть — эти инстинкты всегда затмевали мой разум!.. В минуты близости с Есениным у меня часто являлось желание задушить его, чтобы он не достался другой женщине… Ты не поверишь, девочка моя, но мне нравилось, когда иногда он бил меня… когда мы напивались и мне было мало его ласк и поцелуев, понимаешь? Я стала как русская толстая баба, которую нужно бить, чтобы она
— Скорее ужасно! — с горьким сожалением произнесла Ирма. — Тебе надо уехать, немедленно уехать из Москвы!
— Уехать? Уехать — это хорошо, но куда?
— Илья Ильич может организовать несколько твоих концертов на Кавказе. Там ты отдохнешь на курорте, подлечишься… Смена обстановки поможет тебе забыться, — убежденно говорила Ирма бодрым тоном.
— Что ж, Кавказ так Кавказ… — равнодушно согласилась Дункан. — Мне кажется, все прекрасное и отвратительное, возвышенное и низменное… цветы и грязь, слезы и смех, страдания и блаженство — кончились в моей жизни… Осталась лишь… тоска.
Внизу хлопнула входная дверь. Айседора встрепенулась:
— Езенин! Это он! Я верила, он вернется!.. Что стоишь, Ирма, быстро одеваться! — Она сбросила ночную рубашку и надела свою полупрозрачную тунику, которая когда-то нравилась Есенину.
И действительно, ее сверхъестественное чутье не обмануло и на сей раз: в вестибюль вошел Есенин.
— Что случилось, Илья Ильич? — спросил он с тревогой, поздоровавшись со Шнейдером за руку. — Сижу в «Стойле Пегаса» с Сахаровым, а тут влетает ваш дворник и прям с порога как обухом ошарашил: «Яжжай, говорит, Сяргей Ляксандрыч, скорея домой, а то прям бяда с жаной твоей…»
— Айседора уезжает, — мрачно сказал Шнейдер. — Уезжает совсем… Я получил подтверждение ее гастролей по Кавказу. Сначала Кисловодск, а там… — Он пожал плечами.
Пройдя по коридору, затянутому гобеленом, Шнейдер осторожно нажал на бронзовую ручку и, тихо отворив дверь, пропустил Есенина в комнату.
Дункан сидела на полукруглом диване спиной к нему. Есенин медленно подошел сзади и, взяв ее за плечи, наклонился и прошептал:
— Я здесь, Изадора! Я пришел… Что случилось?
Дункан обхватила Есенина за шею и прижалась щекой к его лицу.
— Серьеженька!.. Ангель! Где ти пропал? Изадоре плохо, грустно. — Ее голос звучал ласково и печально.
Когда-то Есенин полагал, что для сердца нет ничего мучительнее душевных терзаний и жажды любви, но сейчас он понял, что более жестокая пытка — быть любимым без взаимности с его стороны. Мучительно видеть, как Айседора рядом с тобой сгорает в огне желания, и знать, что ты не можешь уже ответить с той же страстью. Он знал, что эта стареющая женщина все это время, днем и ночью, ждала его, думала о нем, тосковала и томилась по нему. И теперь — она хочет, требует, жаждет его всем своим телом. Ей нужны его руки, его волосы, его губы, его тело и его чувства, все, что есть в нем мужского. Но Есенин не двигался. Душою и сердцем он был с другой. Осторожно отстранив Дункан, он отошел к окну.
— Ты уезжаешь? — сдержанно спросил он.
— Да! — устало ответила Дункан.
— Но почему, зачем? — повернулся он к ней.
— Ты разве не понимаешь, Серьежа? Я уезжаю от тебя… и от себя! Хотя от себя никуда не убежишь!
— Я люблю тебя! — сжалился Есенин, не выдержав ее взгляда, полного любви и страдания.
— Слова. Это только пустые, ничего не значащие слова… Ты бросил меня, исчез, не сказав ни слова!
— Я был в деревне… потом столько дел… Ты же ничего не знаешь. — Есенин с трудом выжимал из себя слова. — Меня в Кремль вызывали, большие дела разворачиваются… Журнал буду выпускать!