Есенин
Шрифт:
Не многим дано ощущать силу глубоких душевных потрясений — большинство чувствительно лишь к немногим жизненным волнениям. Отними у них любовь и ненависть, радость и печаль, надежду и страх, и никаких других чувств у них не останется. Но поэты, гениальные поэты, люди более высокого склада, могут переживать так, будто они наделены не пятью, а шестью чувствами и способны выражать мысли и ощущения, выходящие за обычные границы природы. В этом их превосходство, возвышающее над толпой. И как же мучительно ранят их насмешки и непонимание этой толпы, не желающей признавать их превосходство, которое они ценят больше всего на свете: «…Нас мало избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой!»
…………………………… Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один… И разбитое зеркало… —закончил Есенин.
Маяковский, слушавший «Черного человека», закрыв лицо руками, встал, подошел к Есенину, сграбастал его своими лапищами и расцеловал. Опустошенный, Есенин подобрал пиджак, спрыгнул с кафедры и медленно, ни на кого не глядя, пошел по проходу. Вся аудитория встала как один. Некоторые студенты и студентки, когда Есенин проходил мимо, вставали перед ним на колени, вытирая текущие слезы, и шептали имя своего кумира: «Сережа! Сережа! Сережа!» А он в ответ только рассеянно улыбался. Уже подойдя к выходу, Есенин, словно что-то вспомнив, обернулся и сказал с сожалением:
— Вам, Маяковский, удивительно посчастливилось: всего две буквы отделяют вас от Пушкина, только две буквы! Но зато какие: «Н», «О»! — Он помахал пальцем высоко над головой и произнес, нарочито растягивая: «Н-н-н-о-о!»
Раздался оглушительный хохот. Смеялся и сам Маяковский, оценив остроумную есенинскую шутку.
— Мы квиты, Сергей! — крикнул он примирительно. — Давайте созвонимся! У нас в ЛЕФе вы можете получить отдел в свое распоряжение.
Но Есенин чувствовал себя победителем и на предложение побежденного Маяковского ответил так же снисходительно-остроумно:
— От-дел? Вы бы дали мне отдел и устранили бы от дел!.. Нет, Маяковский, на Левом фронте я не воюю. Я создам свое объединение,
— А почему не «Советянин»? — снова завелся Маяковский. — Куда же вы, Есенин, Украину денете? Азербайджан, Грузию?
— Ну, понес понос! — махнул рукой Есенин. — От ваших интернационалистов слова «Россия» никогда не услышишь!
— Бросьте вы ваших мужиковствующих!.. Ваших Орешиных, Ганиных и Клычковых! Что вы глину на ногах тащите?
— Я — глину, а вы чугун и железо! Из глины человек создан, а из чугуна что?!
— А из чугуна памятники!
— Ну и ставьте себе памятник на здоровье! Адью, ребята!
Есенин прощально помахал всем рукой и запел, уходя:
Не жалею, не зову, не плачу. Все пройдет, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым.А за ним следом, подхватив его песню, потянулась молодежь.
Глава 5
«ДРУГ» — АННА БЕРЗИНЬ
Незадолго до отъезда на Кавказ Есенин зашел в Госиздат. Пройдя по длинным коридорам, он подошел к кабинету Берзинь и, постучав, распахнул дверь. Анна Абрамовна, сидя за огромным письменным столом, перелистывала бумаги. Увидев вошедшего Есенина, радостно бросилась ему навстречу:
— Сережа, дорогой! — Заперев дверь на ключ, она обняла Есенина и спросила, прижимаясь к нему всем телом: — Как себя чувствуешь, жених? Софья как?
— Хрен ее знает! — хмыкнул Есенин. — Я человек честный: раз дал слово, я его сдержу.
— А может, именно это тебе сейчас как раз необходимо? — кокетливо говорила Анна, ласково убирая со лба его кудри. — Тихая квартира, семейное пристанище, которого у тебя никогда не было…
— Сергей Есенин и внучка Льва Толстого, — самодовольно ухмыльнулся Есенин, — это не фунт изюма.
— Галю жалко, — тяжело дыша, прошептала Анна, прижавшись щекой к его лицу.
— Тебе Галю жалко? — лукаво засмеялся Есенин и впился в Анну долгим, страстным поцелуем.
— Господи, люблю же вас, баб, до дьявола! — оторвавшись, проговорил он, задыхаясь.
— Как свои папиросы «Сафо»? — так же задыхаясь, спросила Анна.
— Почти… только без папирос я еще могу… какое-то время… а без вас нет!.. Хочешь прямо здесь? — Есенин стал судорожно задирать ей подол, толкая к письменному столу. Но Берзинь вырвалась.
— С ума сошел! Нас могут услышать! — Она опустила юбку и, подойдя к зеркалу, вделанному в большой резной шкаф, поправила прическу и вытерла платком размазанную губную помаду. — Ты знаешь, я не ханжа… и… я люблю тебя, ты это тоже знаешь… Но в таких условиях… Прости! — Она налила из графина, стоявшего на изящной этажерке, полный стакан воды и, отпив половину, протянула Есенину: — На, выпей, успокойся!
— Натощак не пью! — отшутился Сергей, развалясь на кожаном диване. Анна допила воду и села за стол, закурив папиросу.
— Поздравляю тебя, Сергей, — сказала она, выдыхая струю дыма, — твоя поэма «Песнь о великом походе» — нарасхват! Правда, зря ты Майскому ее отдал: я ее у него еле выцарапала! Есенин в ленинградской «Звезде»! У него губа не дура! Но мы ее у нас в «Октябре» напечатали, и один экземпляр я отдала Ионову для отдельного издания. Кстати, Сережа, я передала Кате аванс за твою поэму, ты получил?
— Солидный аванс! Спасибо! — сказал Есенин, закуривая. — Родителям пошлю, сестрам оставлю, и на дорогу хватит…