Есенин

Безруков Виталий

— Приехали! Жди здесь! — приказал Вардин извозчику. — Пойдемте, Сергей Александрович.

— Может, вы один, Илларион Виссарионович? — поморщился Есенин.

— А кто же за вас договор будет подписывать? Я потребую, чтобы с вами заключили договор на издание книги ваших новых стихов. Сколько вы хотите за строчку? Маяковский, я знаю, получал по рублю.

— Пусть будет по рублю, — согласился Есенин, вылезая из пролетки, — только чтобы сразу дали аванс, а то один день в гостинице мне обходится в двадцать — двадцать пять рублей, — неуверенно попросил он Вардина.

— Будет вам аванс, или я не Мгеладзе? Или я не мужчина, не грузин? За мной, Есенин!

Вечером

в большом зале клуба совработников собрались молодые функционеры, ВАППовская литературная молодежь, партийцы и комсомольцы. В первом ряду заняли места три новых друга Есенина: Табидзе, Яшвили и Леонидзе.

— Да здравствует наш литературный вождь товарищ Вардин! Ура Мгеладзе! — восторженно встретила публика вышедшего на сцену Вардина. Он поднял руку и, когда тишина наступила в зале, объявил торжественно:

— Слово предоставляется поэту Сергею Александровичу Есенину!

В ответ горячо зааплодировали только друзья Есенина. В зале послышались недовольные возгласы:

— Он уже старый поэт!

— Барчонок!

— Кулак!

— Я слышала, он царице читал свои стихи.

— Он не наш, мы — пролетарии, а он богема!

— Да вообще лирика у него слабая!

Вскочившие Тициан, Паоло и Георгий Леонидзе с жаром защищали Есенина:

— Есенин — джигит!

— Он настоящий поэт!

— Вы сами дерьмо!

— Что вы смыслите в поэзии, бараны?

— Да ты, ишак, по-русски вообще не понимаешь!

Страсти накалились, казалось, вот-вот начнется драка… Южный темперамент многим затмил рассудок.

Вардин, выйдя за кулисы, сказал, растерянно глядя на Есенина:

— Ты слышишь, Сергей?.. Мне доложили: в зале очень мало твоих приверженцев. Здесь лидирует комсомолия: они напичканы партийными указаниями вроде «несозвучности Есенина эпохе»… «растлевающего влияния», «Есенин — богемный поэт»… Не знаю, что и делать!..

— Я понял, Илларион Виссарионович! — кивнул поэт Вардину. — Не волнуйтесь, все будет в порядке. Или я не джигит?! — Он выпил рюмку чачи и решительно шагнул на сцену: «Заказ принят, товарищ Сталин!»

Выйдя на середину сцены, Есенин постоял, грустно улыбаясь публике, и неожиданно выпалил все грузинские слова, что ему удалось запомнить:

— Гамарджоба! Вах! Мадлопт! Нахвамдиз! Вай ме! Киндзмараули! Мукузани! Хванчкара! Чача! Сакартвело! Шени дэда…

Такого не ожидал никто! Публика буквально была сражена его непосредственностью и веселым озорством. Зал захохотал. Дружные аплодисменты приветствовали Есенина, а он молчал, опустив голову, стоял и ждал. Когда все отсмеялись и аплодисменты стихли, поэт тихо и просто заговорил:

— Я знаю, многие из сидящих в зале осуждают меня за «Москву кабацкую», за мое «упадничество», но здесь, в Грузии, где цветет вечнозеленый лавр, где сверкают вечные снега и шумит под вечно синим небом вечно голубое море… вы и ваши поэты мыслите и чувствуете иначе, чем я, который видит свои бесконечные просторы весной зелеными, осенью — почерневшими от дождя, зимой — «снег до дьявола чист, и метели заводят веселые прялки…». У меня в России смена времен года беспощадно напоминает, что всему рано или поздно приходит конец!.. — Есенин замолчал. Он поглядел за кулисы, где Вардин ходил взад-вперед, в отчаянии обхватив голову руками, и решительно рубанул рукой воздух, словно отсекая от себя что-то.

— Ладно! Вы жаждете социальных переживаний? Оценок политических? Шени дэда! — Есенин знал смысл этого ругательства: что-то вроде «твою мать!». — Я прочту вам отрывок из поэмы «Гуляй-поле» — «Ленин»:

Еще

закон не отвердел. Страна шумит, как непогода. Хлестнула дерзко за предел Нас отравившая свобода. Россия! Сердцу милый край! Душа сжимается от боли. Уж сколько лет не слышит поле Петушье пенье, пёсий лай. Уж сколько лет наш тихий быт Утратил мирные глаголы. Как оспой, ямами копыт Изрыты пастбища и долы. Немолчный топот, громкий стон, Визжат тачанки и телеги. Ужель я сплю и вижу сон, Что с копьями со всех сторон Нас окружают печенеги?

Вардин за кулисами, схватив со стола неизвестно откуда взявшуюся бутылку, шипел на стоящих рядом чиновников:

— Кто принес чачу? Голову оторву! Хотите сорвать выступление? Это политическая провокация! — Он вылил содержимое бутылки в горшок с цветком. — Принесите боржоми! Воды от Лагидзе! Живо!

Испуганные чиновники бросились исполнять приказание высокого начальника. Вардин закурил трубку и стал прохаживаться, прислушиваясь к реакции зала. А со сцены несся есенинский голос:

………………………………………… Он мощным словом Повел нас всех к истокам новым. Он нам сказал: «Чтоб кончить муки, Берите всё в рабочьи руки. Для нас спасенья больше нет — Как ваша власть и ваш Совет».

«Очень талантливая поэма, — думал Вардин, слушая Есенина. — Надо ее обязательно напечатать в ближайшем номере газеты».

И вот он умер… Плач досаден. Не славят музы голос бед. Из меднолающих громадин Салют последний даден, даден. Того, кто спас нас, больше нет. Его уж нет, а те, кто вживе, —

Есенин мельком взглянул в кулису на восторженное лицо, как ему показалось, лицо Сталина, усмехнулся:

— А те, кто вживе, — повторил он, —

А те, кого оставил он, Страну в бушующем разливе Должны заковывать в бетон. Для них не скажешь: «Ленин умер!» Их смерть к тоске не привела. ………………………………… Еще суровей и угрюмей Они творят его дела.

— Браво, Есенин! Браво! — Вардин вышел на сцену, аплодируя. — Спасибо за Ленина! Браво!

Зрители дружно подхватили:

— Браво! Бра-во! Е-се-нин! Е-се-нин! Ура-а-а! Еще читай! Е-ще! Е-ще! — просили они.