Есенин

Безруков Виталий

Проводив завистливым взглядом шикарную пару, Мариенгоф нарочито громко, чтобы все слышали, ядовито прочел:

Не судите слишком строго, Наш Есенин не таков. Айседур в Европе много — Мало Айседураков!

Сидящие за соседними столиками посетители засмеялись и зааплодировали: «Браво, Толя, гениально!»

Кто-то злорадно хохотал, повторяя: «Айседур в Европе много, мало Айседураков». Но, на несчастье Мариенгофа, эту гадость услышал Приблудный, который также проводил вечер за одним из столиков

в компании девиц с Тверской. Он встал и нетвердой походкой подошел к Мариенгофу.

— Храбрые за глаза?! — обвел он мутным взглядом сидящих с Мариенгофом Якулова и Кусикова. — Храбрые?!! Говно вы все! Слышите: гов-но! — рявкнул он. — А ты, Марьинграф, самое вонючее! Все воняешь исподтишка! Шептуна пускаешь! — Он сжал свои кулачищи, аж пальцы побелели. — Слушайте все сюда! Я стишок прочту!

Все притихли, ожидая нового зрелища. И в наступившей тишине, чеканя каждое слово, размахивая рукой, как Есенин, Иван прочел:

У гения полным-полно врагов, Друзей же мало — где их взять? И тайный враг его — сам Толя Мариенгоф. Да нет! Не враг он… — просто блядь!

Приблудный торжествующе посмотрел вокруг:

— Это я сам сочинил! Слышите?!! Сам! — Опершись руками на столик и глыбой нависнув над сидящими за ним, сказал: — Запомните, суки, при мне о Есенине, о моем Учителе…

— Опомнись, Иван! Это же шутка! Ты чего? — пытался успокоить его Кусиков.

— При мне не шутить насчет Есенина! — пригрозил он скрюченным пальцем Мариенгофу. — Зубы выбью… Я в гражданскую…

Якулов встал, обнял Приблудного за плечи:

— Мы все знаем, Ваня, ты в гражданскую у Буденного. Пойдем, я тебя провожу.

Он проводил Приблудного за его столик. Девицы встретили своего кавалера восторженно:

— Браво, Иван! Ванечка, вы молодец! Это так благородно с вашей стороны — заступиться за Есенина!

Иван довольно улыбался, рот до ушей.

— За Учителя я кому хошь башку на умывальник!

Шаг за шагом прослеживая судьбу Есенина, Хлысталов нашел воспоминания современников о том незабываемом выступлении Дункан в Большом театре. Сцена была декорирована под «полушарие» Земли. Из оркестровой ямы чуть слышно зазвучали первые аккорды Шестой симфонии Чайковского. Айседора появилась сбоку из глубины кулис. Согбенная, тяжело и медленно ступая со скованными за спиной руками, она двигалась к центру сцены. Ее стройная фигура была прикрыта до колен прозрачным темно-красным хитоном, ноги как всегда босы. Почти касались пола бронзовые волосы, качаясь в такт тяжелым шагам.

Она оглянулась назад. Взгляд ее выражал страх и отчаяние, и все же она продолжала свой нелегкий путь, пока не дошла до середины сцены. Послышались звуки «Боже, царя храни!» Айседора выпрямилась, гнев исказил черты ее лица. С огромным усилием под бравую музыку «Славянского марша» разорвала она путы, связывавшие ее руки, и в течение всего гимна стояла посреди сцены, яростная, ненавидящая, с гневно сжатыми кулаками. Брови ее были сдвинуты, рот полуоткрыт. Айседора медленно вывела из-за спины свои онемевшие руки. Наконец-то наступило долгожданное освобождение! Ярость и ненависть сменило чувство радости свободы. Из груди вырвался вздох счастья. Так раб торжествовал, одержав свою победу! Он свободен! Танец Айседора завершила несколькими ликующими великолепными прыжками.

И вновь она на сцене. Теперь не было никаких декораций, зато было причудливое освещение.

Сзади — темно-лиловый свет, передающий мрак тюрьмы, ближе лиловый свет переходил в красный, еще ближе — в желтый. Казалось, всю огромную сцену Большого театра пересекают красные и желтые снопы солнечных лучей. Вначале Айседора был закутана в тяжелую длинную серую тунику. Кое-где на ней виднелись веревки. Ее жесты призывали человека к борьбе со злом. Борьба предстояла тяжелая и мучительная, но все-таки победа была возможна, хотя путь к ней нелегок. Лишь ценой больших усилий и воли можно одержать победу над врагом. И Айседора, жившая в своем «Интернационале», была поразительно притягательна и полна ненависти. Порой она была близка к гибели, но вера в правое дело окрыляла ее, и она побеждала. Все величие ее души, сердца и разума выплеснулось в последнем марше победы, который был сродни огненному жизнеутверждающему потоку!

После последнего куплета «Интернационала» на сцене появились ее ученицы. Держась за руки, поднятые вверх, они окружили свою наставницу. Как только прозвучали последние аккорды гимна, зал встал — так поразило всех ее выступление. Зрители бешено аплодировали.

— Браво! Браво! Браво, товарищ Дункан! Браво, Айседора! Айседора, друг! Сестра! Товарищ! — неслось со всех сторон.

Ее затуманенный взор обратился к ложе, где с друзьями сидел Есенин. И она увидела его и уже не отрывала взгляда от его сверкающих от восхищения и гордости любимых синих глаз. Для нее, избалованной всемирным успехом, это была высшая награда. О большем теперь она и не мечтала! Когда овации в конце концов утихли и занавес опустился, она бросилась в гримерную, где ее уже ждал Есенин.

— Ezenin! Меня поняли! Они поняли меня! Я не зря приехала! В твоей стране, твоей России я нашла все, о чем мечтала! Я останусь здесь навсегда! Буду жить! Творить! Любить!

Есенин набросил ей на плечи шаль, крепко прижал к себе, ощущая сильную дрожь, сотрясающую тело любимой женщины и ее отчаянно бьющееся сердце.

— Изадора, любимая, ты самый лучший на свете имажинист! В твоем танце есть самое главное — имидж, образ! Ты — образ, Изадора!

— Yes! Да! Лублу! — кивала, соглашаясь. Айседора.

Так и стояли они, не имея ни сил, ни желания оторваться друг от друга…

Глава 10

ЛЕКЦИЯ

На здании бывшей Городской думы в Ленинграде — афиша, намеренно крикливая, рассчитанная на привлечение публики:

«В Зале Лассаля

Сергей Есенин прочтет стихи

"Москва кабацкая", "Любовь хулигана"

и скажет слово о мерзости

и прочем в литературе.

Вызов непопутчикам».

Народу набился полный зал. Ждут Есенина, а его все нет и нет. Какой-то человек принес записку Ионову, устроителю этого вечера: «Я ждал… Вас не было… Право, если я очень нужен на вечере, то я на Николаевской, кабачок слева, внизу».

«Неужели пьян? — подумал Ионов, прочтя послание. — Все сорвется».

— Живо по этому адресу! Ведите его сюда скорее, пока не напился! — скомандовал он своему помощнику.

А Есенин в компании Эрлиха в это время сидел в кабачке и уже опустошил бутылку вина.

— Ты пойми, Вольф! Зиновьев сдержал слово! Сдержал! — горячился Есенин. — Это шурин его Ионов… Руководитель вашего Госиздата… забздел издавать мою «Москву кабацкую».

— Забздишь, когда его самого за выпуск книг Цветаевой громыхнули в журнале «На посту», — заступился за своего руководителя Эрлих. — Бросать вызов троцкистам, выпуская еще твою книгу, — себе дороже.