Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа
Шрифт:
– Дора Владимировна Бриллиант, кхх!
Азеф с энтузиазмом откликнулся:
– Это имя окружено всеобщей любовью. Товарищи по партии говорят о вас, Дора, как о первой красавице и о самом надежном товарище.
При этом Азеф умолчал о том, что это уважение многократно усиливает некоторый пустяк: отец Доры был богатым купцом из Херсона, и Дора делала партии внушительные денежные вливания. Однажды, когда Азеф гулял в «Яре» с Максимом Горьким, тот сказал:
– Никто так не любит богатых людей, как те, кто борется с капиталом! – И это было истинной правдой.
Дора чуть
Аргунов, как никогда, выглядел встревоженным. Озабоченно спросил:
– Иван Николаевич, слежки за вами не было?
– Нет, а что случилось?
– Плохие дела! У Немчиновой – обыск.
У Азефа от этой дурной новости вытянулось лицо.
– Обыск?! Ее арестовали?
– Пока вроде нет. Наверное, оставили как подсадную утку. Небось весь дом шпиками обложили и смотрят, кто в гости пожалует.
– Что-нибудь нашли?
– Не знаю, поэтому и волнуюсь. – У Аргунова и впрямь чуть дрожали кончики пальцев. – Я только теперь с ужасом вспомнил, что оставлял у нее для распространения «Революционную Россию». Боюсь, что она по своей рассеянности забыла о партийном задании, не распространила, а куда-нибудь сунула. Моя вина – забыл спросить! – Схватился за голову, застонал: – Ах, что делать, что делать?
Бриллиант, раскладывая на столе приборы, с укоризной посмотрела на Аргунова:
– Немчинова – девушка неопытная, наивная. Что ж, теперь она должна по вашей неосмотрительности каторжную лямку тянуть?
Азеф подумал: «Жаль, если эту красивую дурочку Женечку арестуют». Вслух произнес:
– А я сегодня видел нечто потрясающее… Решил к вам пешком дойти из дома. Дорога моя лежит мимо университета…
Бриллиант прекратила накрывать на стол и уставилась на Азефа. Супруги Аргуновы тоже внимательно слушали.
– Смотрю, глазам не верю: весь университетский дворик забит студентами, из него полицейские никого не выпускают. Оцеплен и конный манеж, туда через средние ворота вводят арестованных студентов – девушек и юношей.
Дора вставила слово:
– Обычное весеннее наступление на самодержавие! Каждый год теперь случается. Нынче первыми бунтовать начали студенты Петербурга и Харькова, газеты пишут, что много арестованных…
– Вот-вот, а вчера беспорядки перекинулись в Московский университет, – продолжил Азеф. – Думаю: дай-ка зайду в манеж, революционным словом поддержу молодую поросль. Как пройти? Туда-сюда, нигде не пускают! Тут меня осенило. Вижу, молодой офицерик стоит, иду к нему, говорю негромко: «Я по службе, от Спиридовича, прикажите меня пропустить!» Он согласно мотнул головой и провел меня в манеж.
Аргунов рассмеялся:
– Как же, как же! Спиридович мой давний заклятый друг, обыск у меня делал, хотел и Марию Евгеньевну в ссылку отправить, да дело у него развалилось. И что, Иван Николаевич, вы увидали в манеже?
– Вошел я, и от гама уши заложило: крики, свист, пение. Кто пляшет, кто речь произносит, кто на кулачках английским боксом занимается, кое-где пытаются костры из опилок, пол которыми усыпан, разжечь. Но это, как выяснилось, пустяки. В левом от входа
2
Об этом, в частности, писал очевидец – А. Спиридович (см.: Записки жандарма. М., 1991. С. 840).
Супруги Аргуновы неодобрительно покачали головами, а Бриллиант усмехнулась:
– Иван Николаевич, вам сколько лет? Вот, больше тридцати, вы просто устарели. Сейчас молодежь пошла без предрассудков, девушки эмансипированы. Так что не осуждайте!
Аргунов добавил:
– Нынешней весной, кхх, особенно велик подъем революционного движения среди студентов.
– Причина – выстрел социал-революционера Карповича? – спросил Азеф.
– Да, наш товарищ по партии Карпович вовремя застрелил министра народного просвещения Боголепова, – сказала Бриллиант. – Студенчество во всех крупных городах империи тут же откликнулось массовыми выступлениями. А то, что студенткам их же товарищи под юбку залезли, – это тоже признак революционных перемен!
Азеф не выдержал, расхохотался, а Мария Евгеньевна пригласила:
– Милости прошу к столу!
…Как всегда бывает в начале застолья, разговоры смолкли, ножи и вилки застучали, челюсти заработали. Выпили под закуску, потом под борщ.
Аргунов сказал:
– Близится время безжалостного массового террора, кхх, который всколыхнет всю Россию. Студенты – первые ласточки революции. И нам, эсерам, надо организовать этот террор.
Азеф, то и дело бросавший на Дору вожделенные взгляды, спросил:
– Дора, а как вы относитесь к террору?
Она мягким, бархатным голоском сказала:
– Каждый из нас должен быть готов пожертвовать собой! Мы обязаны унаследовать принцип «Народной воли»: цель оправдывает средства. – Мило улыбнулась. – Надо убивать и убивать чиновников, помещиков, полицейских, убивать без числа и без жалости. Надо всколыхнуть весь народ, и тогда царизм рухнет. Так говорил мне Гершуни, а я преклоняюсь перед этим великим революционером. Только в борьбе мы обретем право свое.
«Погребальный список»
Азеф говорил мало, Аргунов рассуждал масштабно, Дора горячо возражала, Мария Евгеньевна почти все время молчала и совершала рейды из столовой на кухню: Аргуновы с некоторых пор не держали кухарку, потому что боялись доноса.
Спорили над путями, которыми следует идти к расширению террора и объединению множества кружков социал-революционной направленности, разбросанных по всей империи.
Вдруг Азеф хлопнул себя по лбу, начал сочинять:
– Едва не забыл ошеломляющую новость! Мой знакомый инженер с механического завода сказал, что руководители нашей партии составили некий «Погребальный список».