Эскадрильи летят за горизонт
Шрифт:
Головин против обыкновения был хмур и чем-то обеспокоен. Терлецкий, подойдя к столику, сосредоточенно рассматривал карту района боевых действий.
— Товарищи, — заговорил Головин, — при такой погоде вести нормальную боевую работу почти невозможно. — Летчики задвигались и невольно расслабились. — Я попрошу остаться экипажам Ефремова, Волика, Склярова, Иванова, Сидоркина. Остальные свободны.
Головин как-то особенно внимательно оглядел оставшихся.
— Друзья, хотя вышестоящее командование наши полеты на сегодняшнюю ночь отменило, задание для
— В чем заключается суть задания? — спросил кто-то из летчиков.
— Надо пролететь по заданному району, осмотреть по возможности все дороги и выяснить интенсивность движения железнодорожного и автомобильного транспорта. Это значит, — уточнил Головин, — что полет над территорией указанного района необходимо производить на малой высоте, чтобы иметь возможность просмотреть все тщательнейшим образом. Чтобы выполнить задание, требуются два экипажа.
Я поднялся первым. [84]
— Кто еще?
— И я готов, — встал рядом со мной Скляров.
Лицо командира полка прояснилось.
Выйдя из помещения, мы остановились в смущении: видимость была не более двухсот метров.
Я вспомнил случай под Ливнами, на аэродроме ночных У-2. Оттуда нужно было вылететь глубокой темной ночью. И я попросил поставить впереди хотя бы один огонь для ориентировки при взлете. Неопытный или нерадивый стартер выставил фонарь не далее как на 250 метров от линии старта. Не успел я начать разбег, как фонарь уже остался позади. Впереди была непроглядная тьма. И все же, собрав в кулак всю силу воли, я преодолел эту пугающую безориентирную пустоту и взлетел, как говорится, на ощупь...
В ту ночь, о которой идет речь, я взлетел тоже нормально, хотя обледеневший еще на земле самолет долго набирал высоту.
У Ивана Склярова тоже все оказалось в порядке. На высоте мы разошлись с ним по своим маршрутам.
Над территорией, занятой противником, было ясно. С высоты трехсот метров хорошо проглядывались дороги, деревни, речушки, даже небольшие группы деревьев. Облетев заданный район, мы ничего особенного не обнаружили. Только кое-где по дорогам пробегали одиночные машины, да мерцали редкие огоньки в населенных пунктах.
Просматривая местность, Кравчук цокал языком:
— Послушай, командир, что тут разведывать? Здесь даже бомбы некуда сбросить.
— Ничего, — успокоил я штурмана, — отбомбимся над Садовой. Там всегда найдутся припрятанные гитлеровцами резервы.
На подходе к Садовой наш самолет был схвачен прожектором. Зенитная артиллерия немедленно открыла сильный заградительный огонь, пытаясь отогнать СБ в сторону. Но мы удачно прошли сквозь шквал огня и сбросили бомбы на станцию, затем, не меняя курса, со снижением пошли к Волге, вдоль долины речки Царица.
Возвратившись
Командование фронта объявило нам благодарность за этот вылет. Как выяснилось позже, цель разведки заключалась в том, чтобы еще раз убедиться, догадываются ли немцы о нашем предстоящем наступлении под Сталинградом? [85] Оказалось, что нет. Тишина на дорогах и отсутствие каких-либо маневров войск противника, о чем мы донесли штабам, как раз и подтверждали, что немцы ни о чем не подозревают...
Почти всю вторую половину ноября погода была неустойчивой, сложной для авиации. Редкие прояснения внезапно сменялись густой, сплошной облачностью. Моросили дожди, падали крупа и снег, наползали туманы. При полетах ночью это грозило самыми неприятными последствиями.
Учитывая сложность обстановки, в воздух теперь выпускали самые опытные и сильные экипажи. В основном это были авиаторы, летавшие еще в полку первого формирования: Иванов, Волик, Скляров, Сидоркин, Бочин, Панченко, Козявин, Головин. Они могли надежно, в любую погоду выполнить самые сложные задачи.
Экипаж Склярова и мой систематически вели разведку в ближайшем тылу врага и на дальних подступах к Сталинграду, включая Громославку, Тормосин, Суровикино, Калач-на-Дону. Там было по-прежнему спокойно. Больших передвижений войск не наблюдалось. Это еще и еще раз подтверждало, что гитлеровское командование придает первостепенное значение боям в самом Сталинграде.
В ночь на 19 ноября погода так испортилась, что в воздух не смогли подняться даже самые опытные летчики. А утром землю окутал плотный туман. Видимость была такая, что, отправляясь в столовую на завтрак, люди плутали по ровному месту.
Туман висел над аэродромом весь день. Не рассеялся он и к вечеру. Боевые полеты были отменены. Летный состав после ужина собрался в самом большом общежитии, чтобы побыть вместе, поиграть в домино, в шахматы, послушать бывалых летчиков, поговорить, попеть, вспомнить друзей.
Мы с начальником связи эскадрильи играли в шахматы. Молча, сосредоточенно думали, внимательно оглядывая «поле боя», прежде чем передвинуть фигуру. Многоголосый гул не только не беспокоил нас, наоборот, он действовал на обоих как-то успокаивающе, ибо создавал теплую, домашнюю атмосферу.
— Командир, тебе письмо, — услышал я голос Бочина.
— Раньше-то не мог отдать? — спросил я, думая об очередном ходе, и сунул письмо в нагрудный карман. Я знал, что почта была получена еще утром. Но сам не ждал писем, а потому не ходил в канцелярию.
Вдруг все встали. На пороге появился подполковник Головин. Он обвел присутствующих веселым взглядом. [86]
— Дорогие товарищи! Воздушные бойцы! Победа! — Он сотряс в воздухе сжатыми кулаками. Слезы радости блестели на глазах нашего командира полка. — Сегодня, 19 ноября, началось контрнаступление советских войск под Сталинградом!..