«Если», 2003 № 08

Ипатова Наталия Борисовна

Хоть и сухи лесистые песчаные островки, а принадлежат болоту и из затинка насквозь просматриваются. Вот там-то, в укромном грибном месте, и миловался Степушка со своей новой зазнобой.

— Оченно ты мне, Тонечка, по сердцу пришлась, — твердил он, правой рукой обнимая босоногую красавицу за плечи, а ладонь левой деликатно положив на талию — не ниже и не выше.

Тонька ловко выскальзывала из объятий, отмахивалась лукошком:

— Руки-то не распускай бесстыжие. У тебя своя Анюта есть, с ней и обнимайся.

Вот и узнала Кика, как зовут

не утонувшую утопленницу.

— С Анюткой у меня ничего не было, — отвечал Степа, петушком подбегая к Тонечке, — а что было, то быльем поросло. Не люба она мне, одна ты мне до ужаса нравишься.

— То была Анютка люба, а теперь — не люба? — дразнилась Тонька, вновь ускользая от жадных рук, но не отбегая далеко. — Все вы, мужчины, переменщики, и веры вам ни на грош.

— Ледащая она, и тиной от нее воняет, — оправдывался Степушка.

— Вот ты — иное дело, земляникой от тебя пахнет, и вся ты, как ягодка, так бы и съел!

— Не твоим зубам ягодка зреет! — хохотала Тонька.

Были бы у самой Кики зубы — скрипела бы ими от злости и обиды за посестринку. И ведь ничего не скажешь, Тонька и впрямь фигурой куда казистее; Кика, видом схожая с корягой, ценила в людях телесное дородство и оттого особо переживала беду отпущенной гостьи.

— К тебе, Тонечка, всем сердцем прикипел! — разливался Степушка, кидаясь вдогонку за ускользающей сластью.

И ведь добился своего, уломал девку, уложил на колючую постель из сухих сосновых иголок.

Потом она уже сама к нему бегала, ласкалась да ластилась, дролеч-кой величала, кровинкою. Кику ажно корежило, когда слышала она эти сворованные слова. Степка жмурился, что сытый кот, врал про любовь до гроба, обещал сватов по осени прислать.

— Ой! — счастливо смеялась Тонька. — Ужо погоди, отец тебя на Малушке Герасимовой женит — тогда запоешь!

— Вот еще! — отмахивался Степан. — Нужна мне та Малушка… она же гугнивая.

— Зато отец у нее богатей, — неумно накликивала Тонька, — еще побогаче твоего. Деньги к деньгам, гляди, сговорятся отцы, тебя и не спросят.

— Я уж давно по своей воле живу, — спесиво отвечал Степка, пощипывая соломенный ус.

Тут у Кики всякое зло на разлучницу пропало, даже топить ее раздумала. Знала, что накаркала Тонька на свою голову. Отцы-то уже неделю как сговорились, и было это тут же, на болоте, при котором кормились все окрестные деревни. Два мужика шли не гаченной тропой на дальние острова проверять ягодные балаганы. Там с сентября и до самого снега будут жить наемные работники, грести частыми хапужками клюкву, ссыпать в короба. А уж вывозить собранное станут зимой, санным путем, потому как на себе такое не перетаскаешь, ягоду на островах берут сотнями пудов. К такому промыслу нужно заранее готовиться: поправить балаганы, запасти харчи. В страду заниматься этим будет некогда. Вот и шли богатые мужики, державшие в руках островной промысел, оглядывать свое хозяйство. А Кике любопытно было послушать, о чем толкуют люди, опрометчиво полагающие себя хозяевами окрестных мест.

Тоже, хозяева нашлись — смех и грех! — через ее-то голову! Но подслушать чужой разговор все равно надо, это дело святое…

— Так-от я думаю, Емельян Андреич, — говорил один из мужиков, упорно перемешивая сапогами вязкий мох, — пора мне Степку женить.

— Это дело хорошее, — отвечал другой, также размеренно переставляя ноги.

— И у тебя Малуша в возраст вошла. Не прогонишь, если сватью пришлю?

— Оно бы и ничего, да балует твой Степка, говорят. Гуляет с кем-то из деревенских, да и не с одной.

— Это, Емельян Андреич, дело молодое, чтобы девок портить, — отвечал Степкин отец. — Дурной еще, вот и гуляет. А как оженится, то перестанет. Дело известное.

— Так-то оно так, и я не прочь Малушу пристроить, а вот что приданого ты за ней хочешь?..

До дальних островов путь медленный и долгий. Сговорились отцы.

На Покров мхи покрыло первым нетающим снежком. О ту же пору и невестам издавна покрывают головы бабьими платками. Прежде этот день посвящен был Велесу — плодородному скотьему богу, всем сельским работам в этот день конец, и скотину с этого дня резать можно. Потому и праздник, веселый, языческий, потому и свадьбы.

С утра зазвонили в сельской церкви. В осеннем воздухе звон далеко слышен, до самых укромных укрывищ достигает.

— Звонят — воду мутят, — ворчала Кика.

Вообще, от колокольного звона не было ей ни жарко, ни холодно, но сегодня все не так. Трезвонили к свадьбе, дролечка Степа женился на гугнивой Малушке. Как-то там посестринка убивается?.. Не показывает чудесное окно деревни, праздничных людей, румяные лица. Лишь бряканье железного била в медный колокольный бок доносится в затинок. И сколько ни смотри, увидишь только приснеженную топь, исчахлые деревца и девчонку, что, прижав кулачки к груди, бежит, не увязая в подмерзшем мху.

У болота цепкая память, сверху может декабрь трещать, а под моховым одеялом прячется воспоминание об июньской жаре. Тепла трясина и гостеприимна.

Кика встретила беглянку на полпути к незамерзающим окнам.

— Куда ты, подруженька?

Анюта остановилась, кинулась в ноги болотной хозяйке.

— Кикушка, родная, помоги! Я знаю, ты говорила — у тебя средство есть. Забыть его хочу!

— Есть средство, как не быть. От всего на свете есть средство, — Кика достала заботливо припасенную слезу. — На вот, глони. Полегчает.

Ни мгновения не колеблясь, девушка проглотила прозрачную каплю.

Кто знает, о чем плачут среди травы скользкие болотные слизни?

Взгляд Анюты стал спокойным и отрешенным. Не приведи судьба никому из живых смотреть на мир таким взглядом.

Кика ухватила названную сестру за руку, повела к знакомому топкому месту.

— Вот и хорошо, — твердила она, — вот и ладненько. Пошли сестренка домой, в затиночек. Ты, главное, пока сквозь трясину плыть будем, зажмурься и не дыши. А там — Стынь-камень всякую боль остудит.