«Если», 2005 № 01
Шрифт:
Лес на склоне хребта Крака оказался, однако, таким густым, а склоны порой такими крутыми, что на лысину вершины Питер вышел, когда над восточным горизонтом поднялись в темное небо ржавые растопыренные мечи солнечного света, пробившие серую нежить скопившихся перед рассветом туч. Ноги гудели, и Питер скинул с плеч рюкзак, сел, да так и встретил новый день. Двести шестьдесят третий день пути. Куда? Зачем?
Питер старался не задавать себе таких вопросов, но когда они время от времени сами возникали в его голове,
Куда? В Долину, конечно, зря, что ли, он лез на эту гору, зря оставил в деревне недельный запас еды и надежду на отдых?
Зачем? На этот вопрос ответить было сложнее, хотя один из возможных ответов был очевиден и, собственно, ответом не являлся, как не являлась фраза «На шестой день сотворил Господь человека» ответом на вопрос о происхождении жизни на Земле.
Солнце вылезло из туч, нависших над горизонтом, будто не выспалось за ночь, злое и мрачное. А может, Питеру только казалось, что настроения сегодня не было в природе ни у солнца, ни у леса, ни у грунтовой дороги, что вела с вершины, начинаясь (или заканчиваясь?) так же незаметно, как незаметно возникали когда-то в разговорах с дедом Борисом новые увлекательные идеи…
Питер вытащил из рюкзака бутыль с водой (представится ли в Долине возможность пополнить запас, он не знал) и сделал три глотка.
Услышав в кустах шорох, он спрятал бутылку в рюкзак, завязал тесемки и встал, нащупывая на поясе ножны кинжала, который ни разу не пустил в ход за все дни своего путешествия.
— Можно мне выйти? — послышался из-за кустов тихий шелестящий голос, и Питеру показалось, что спрашивали листья, потому что людей здесь быть не могло; люди, похоже, не поднимались на гору много месяцев — ни из Долины, судя по состоянию дороги, ни тем более с той стороны, из деревни, где о горах Крака ходила дурная слава, будто здесь по ночам блуждали тени, происхождение которых никто не брался объяснить.
— Кто там? — спросил Питер, не повышая голоса.
Кусты раздвинулись, и на проплешину вышла женщина… нет, скорее, девушка… Господи, Инга, узнал Питер, только ее здесь не хватало!
— Ты что? — сказал он. — Почему ты здесь?
Девушка подошла ближе, за плечами она несла такой же рюкзак, что и у Питера; вместо платья, которое было на ней вчера вечером, Инга надела джинсы и удобную кофточку: она хорошо подготовилась к путешествию. Питер знал, что она скажет, страшился этого и хотел это услышать.
— Я с тобой, — сказала Инга. — Ты меня теперь не прогонишь, верно?
Если бы она попалась Питеру на глаза, когда он шел из деревни, то, конечно, он отвел бы девушку домой…
«Отвел бы? Ты уверен в этом?» — спросил он себя и не смог ответить.
— Тебя будут искать, — пробормотал он.
— Может — да, может — нет, — улыбнулась Инга, снимая с плеч рюкзак и опуская его рядом с рюкзаком Питера — теперь
— Ты права, — вынужден был согласиться Питер, — начнут бросать жребий, а поскольку вопрос важный…
— Жизни и смерти, — подсказала девушка.
— Жизни и смерти, — повторил Питер. — Значит, бросать будут сначала монетку, потом карточку, а в решающем раунде все перессорятся и пойдут спать, чтобы вернуться к проблеме утром, на свежую голову.
— А мы тем временем уйдем далеко-далеко, — Инга опустилась на землю рядом с Питером и смотрела на взошедшее солнце, почти не щурясь.
— Ты сама, — сказал Питер, не глядя на девушку, — сколько раз бросала жребий, прежде чем пустилась за мной вдогонку?
Он чувствовал, конечно, что оскорбил ее до глубины души, знал, что она сейчас способна залепить ему оплеуху, или расплакаться, или крикнуть что-нибудь такое, чего он от нее слышать не хотел бы, но сказать то, что он сказал, все равно было нужно. Питер обязан был определить сразу, с кем имел дело, и если Инга пошла за ним, не думая, не выбирая, не оценивая последствий, пошла потому, что иначе не могла и у нее просто не было иного выбора…
Тогда он отошлет ее домой и попытается забыть.
— Почему вы стараетесь меня уязвить? — грустно спросила девушка. — Почему стараетесь сделать мне плохо с того момента, когда увидели меня у Перминовых три вечера назад?
Питер почувствовал на себе ее взгляд и поднял голову. Инга не плакала, но слезы в ее душе Питер разглядел совершенно отчетливо.
— Потому, — сказал он, — что я сразу почувствовал в тебе… Я просто боялся.
— Боялись полюбить?
— Боялся ошибиться, — поправил Питер.
— Вам достаточно было протянуть руку…
— И потом всю жизнь решать за тебя или заставлять тебя менять решение? Что я должен был сделать? Отнять у тебя монету? А если без нее ты не смогла бы жить?
— Видите, — сказала Инга, — вы тоже не сумели принять решение. Хотели и боялись. Боялись, но хотели. А потом бросили жребий и ушли без меня, потому что так выпало.
— Я не бросал жребия, — покачал головой Питер. — Ты прекрасно понимаешь: я ушел, потому что…
— Потому что струсили, — подхватила Инга. — Да, это я поняла.
Питер молчал. Солнце выкарабкалось из туч, улеглось на них, как на перине, и принялось прожигать в тучах каверну, чтобы опустить в нее лучи, расплавить утреннюю серость, а потом и до леса добраться, высветлить каждый листок, каждый ствол — и дорогу, которая вела вниз, в Долину.
— Испытайте меня, — сказала Инга.
— Как? — спросил он.
— Как хотите.
— Я хочу… — пробормотал Питер, заслонившись ладонью от солнечного света, — чтобы ты была рядом, но сама решала, быть ли тебе рядом со мной.