«Если», 2005 № 02
Шрифт:
Гай вспомнил округлившуюся Мутти и улыбнулся. Продолжать и дальше делиться с уродами, значит, навсегда остаться в прошлом, опуститься до их уровня, перечеркнуть будущее. Среди уродов тоже появляются умники. Они указывают на слуховой аппарат обезьяны и насмешливо спрашивают: а что, разве человек Есен-Гу стал лучше слышать? С нескрываемой издевкой они напоминают: посмотрите на себя! У вас слабые зубы, у вас вялые мышцы. Зрение вы поддерживаете патентованными средствами, мускулы раздуваете патентованными средствами. Какой же это прогресс? Вы просто боитесь живого мира.
И Отто Цаальхаген подпевает уродам.
Крысолов уже поднес дудочку к губам!
Обходя
Полиспаст и Клепсидра.
Почему-то ему было смешно.
Приподнятые уголки губ, тонкие ниточки бровей.
В Экополисе нет некрасивых людей, но следовало признать, что даже на этом фоне новенькая выглядела красавицей. Целенаправленный отбор дал прекрасные результаты. Хотя вообще-то биоэтика начиналась когда-то всего лишь с желания защитить братьев наших меньших. Люди подбирали бродячих собак, кошек, птиц с перебитыми крыльями, подписывали охранные документы, выступали на бесчисленных конференциях и конгрессах в защиту бизонов, фламинго, бенгальских тигров. Впрочем, в перерывах между всеми этими конференциями они продолжали охотиться на медведей и стрелять вкусных болотных куличков.
Улыбки, смех. Шлейфы платьев, как пороховые дымы.
Искусственные кристаллы в ретортах, железные цветы, серебро.
В платине нет бактерий, золото не бывает хищным. Свет и формы придуманы лучшими дизайнерами Экополиса. Чем изломаннее линия, тем легче воспринимается на глаз. В этом скрыт некий протест. Против живого там — в Остальном мире. Против грязного, вонючего, разлагающегося живого. Этим протестом полны чудесные решетки на потолках, светильники, в которых нежно плавится солнце, сияющие улыбки, зеленоватые глаза. Экополис самодостаточен. Об уродах тут помнят всего лишь как о постоянно ноющей занозе.
Гай покачал головой.
На Линейных и Масляных заводах работают лучшие специалисты.
Сейчас они отвлечены от всех важнейших программ. Они работают только на остальных. И так будет, пока мы не проведем Референдум, пока не решим окончательно распроститься с уродами. Уроды не хотят вкладывать силы в будущее, — значит, надо выбрать свой путь. Гай улыбнулся. Возвращение со Станций сулило ему необычайные возможности — уже назначенные встречи с Ларвиком и с Госхином, консультации с астронавтами, когда-то выходившими на орбиту, вхождение в круг специалистов, от которых зависят целые области знаний. Тесный чудесный мир. Чувство причастности к нему заставляло сердце биться учащенно. Пожалуй, эпидемии, захлестывающие сейчас Остальной мир, действуют посильнее призывов к единству.
С некоторым недоумением он всмотрелся в сцену из романа Отто Цаальхагена.
На подиуме гинфа некий человек — без имени, суетливый, еще не урод, но с явными задатками урода — обматывал скотчем мохнатую морду некоего существа.
"Собака", — выдохнул кто-то.
"Тварь", — не согласился другой.
Конечно, отклонения в психике, но несчастный не нашел сил осознать этого, а санитарная инспекция, видимо, проморгала. Собаку нельзя держать в Экополисе. Любой биологический объект должен рассматриваться как носитель болезнетворных организмов. Хозяина собаки (или твари) мучила запретная любовь к животному. Дежурство на Масляных заводах занимало у него всего одни сутки в неделю, но на эти сутки собака (или тварь) должна была оставаться одна.
Кто-то свистнул. Вместо того, чтобы заняться ликвидацией страшной аварии на Химическом уровне (сердце Гая тревожно стукнуло), хозяин мохнатой
Гай тщетно искал новенькую.
Разумеется, она не назначала ему встречи.
Она только назвала имя писателя. Это не повод ее искать.
Собачьи глаза — влажные, преданные — раздражали Гая. Зато будущее радовало.
Где-то через год Носители соберутся в Экополисе, и Референдум будет проведен. В конце концов, биоэтика тоже начиналась с эмоциональных порывов. Позиции первых защитников живого страдали многими внутренними противоречиями. С одной стороны, категорическое требование прекратить все виды работ с лабораторными животными (что означало прекращение поступательного движения науки), с другой — постоянное требование развивать и расширять кормовую базу (то есть развивать и без того непомерно разветвленную сеть специализированных ферм, где на убой выращивали коров, свиней, птицу). С одной стороны, отчаянные вопли по поводу загубленных озер и рек, мертвой рыбы, вымирающих зверей; с другой, молчаливое поощрение рыбалки — спорта, в котором наибольшие почести получает самый удачливый убийца.
Биоэтика во все внесла коррективы. Содержание лабораторных собак, крыс, кроликов, даже мушек дрозофил попало под прямой контроль смешанных комиссий. Конечно, научные прогнозы того времени страдали прямолинейностью, поскольку в их основе лежал метод прямой экстраполяции. Только создав мощную партию, биоэтики смогли начать планирование по-настоящему нового мира. Уроды тянулись к ужасному единению с матерью-природой, но люди Экополиса энергично отказывались от нефункциональных форм. Долой чумных сусликов, малярийный гнус, больную рыбу, лосей, вонючих скунсов. Только человек!
— Я нашла вас!
Возможно, новенькая и не искала Гая, но раз уж наткнулась, должна была что-то сказать.
Он готов был принять любой вариант, тем более, что до вылета в Ацеру оставалось всего два часа. Впрочем, само понимание того, что он находится в сердце Экополиса, наполняло Гая гордостью. Командировка на дальние Станции всегда открывает перспективы. Он не Ким Курагин, он не сорвется. Новенькая, конечно, ничем не напоминает Мутти, может, даже слишком спортивна, но в прекрасных зеленоватых глазах Гай видел будущее. Именно оно объединяло всех в этом зале. Прямо как настоящих заговорщиков.
— Почему вы так смотрите на меня?
— Вы похожи на мою сестру…
— Она здесь? Вы нас познакомите?
— К сожалению, это невозможно.
— Вы поссорились?
— О нет…
Она спохватилась:
— Простите меня. Вы же Гай Адлер.
Она, конечно, знала историю похищения Гайи.
— В детстве мы поклялись всегда быть вместе, — зачем-то объяснил он.
Она понимающе кивнула. Ее тоже радовал клуб. Люди вокруг кружились, никого при этом не задевая ни локтем, ни краем шуршащего платья. Напитки в необычных бокалах, мерцающее, ничего не напоминающее стекло, голографическая собака на подиуме гинфа. Фиолетовые тени на эмалевой стене. Надвигался час вопросов. Это тут тонко чувствовали.
"Северный Язык…"
"Ветры с северных Территорий…"
"Нацбез очищает Камышовое плато…"
"Декоративная каллиграфия…"
"Новая мораль…"
Оказывается, новенькая хорошо знала писателя. По крайней мере, Отто Цаальхаген откликнулся на ее зов сразу. В крупных кудрях, словно в олимпийском венке, он подошел, окруженный учениками и почитателями, и сразу на Гая пахнуло потом — сладковатым, рассеивающимся.
— Что вы думаете о крысах?
Ученики и почитатели насторожились.