«Если», 2005 № 02
Шрифт:
"Гай!"
Он ужаснулся:
"Кто ты, женщина?"
"Почему ты не узнаешь меня?"
Он застонал. Он не хотел ее узнавать. У нее были пустые глаза, как нежилой дом.
Он видел сестру, когда-то похищенную уродами, он видел, что это его сестра, но не хотел узнавать пухлое тяжелое тело, лежащее рядом с ним. Смутное солнце пыталось прорваться сквозь пыль, поднятую в комнате синерубашечниками. Они тоже хотели короткого хриплого счастья. Они оттолкнули возмутившегося Алди и повели женщину вниз по широкой мраморной лестнице, выщербленной, загаженной нечистотами.
А он наклонялся, смотрел в пролет
Те, кого он расспрашивал, ничего не знали.
Да, есть женщина. Привозят с какой-то окраины.
Женщин в Терезине почти не осталось, поэтому никакого насилия.
К вечеру Алди начал сомневаться, что видел сестру. Гайя не могла так опуститься. Скорее, умерла бы. О ней и в Экополисе говорили: умерла, не желая подчиняться уродам. Да мало ли какое имя выкрикнет с перепоя женщина, побывавшая за одну ночь с двумя отравленными мужчинами! Конечно, он обманулся. И этот вопрос: "Почему ты не узнаешь меня?" — мог просто привидеться.
Солнце садилось.
Алди влез в вонючий автобус и поманил отца Вонга, но на сиденье шлепнулся незнакомый косоглазый человек.
"Умеешь понимать знаки?"
"Знаки? Какие знаки?"
"Начертанные кисточкой".
"Что тебе до этого?"
"У меня листок для тебя".
"Листок? Какой листок? От кого?"
"От женщины".
Автобус, рыча, двигался среди руин. На седых от пыли стенах проступали прихотливые буквы старых призывов.
Кое-где буквы выпали, кое-где смазались.
На мятом влажном клочке (наверное, косоглазый таскал его за поясом) было начертано несколько слов: "Где ты, Гай, там я, Гайя".
Алди застонал.
— Это что-нибудь значит? — с любопытством спросил косоглазый.
— Откуда мне знать? Я уже давно ничего не понимаю.
— Тогда отдай листок.
Алди не ответил, но крепко перехватил руку. Косоглазый побледнел:
"Не делай мне больно. Я ведь только передал листок. Я тоже ничего не понимаю".
"Кто тебе это дал?"
"Одна женщина. Утром я спал с нею".
Вонючий автобус заполнили оборванные больные люди.
Такие же серые люди брели по обочинам, принюхивались, присматривались, нет ли где прохода в многочисленных заграждениях, не сохранилось ли где растение со съедобными листьями? Терезин еще не вымер, но в нем становилось просторно. Большая толпа колыхалась только перед сумрачным серым зданием Комитета спасения. На пыльной земле, у пересохших фонтанов, на бетонных дорожках сидели и лежали спящие и умершие.
Ночью Алди снова потребовал женщину.
Зоммер отправил за женщиной охранника. Отрыжка сильно его мучила, он торопил охранника. В дверях, столкнувшись с отцом Вонгом, охранник случайно выронил гранату. Взрыв выбил все стекла, красиво закружил в воздухе магнитные ленты. Один осколок вошел отцу Вонгу чуть ниже левого глаза.
"Это правильно, — сказал Зоммер, откашлявшись. От него дурно
"А мне жалко. У матери Хайке он был бы жив".
"Это не имеет значения, — настаивал Зоммер. — Слабые должны умирать. — И предложил: — Налей этого дерьма. Что-то мне совсем плохо".
Иногда Алди добывал немного коры черного дерева.
Он подолгу жевал гремучую смесь, отплевывал желтый сок, таскал крюками вонючие трупы ко рвам, не отказывался ни от какой работы. Воду брал только из старого колодца, рядом с которым дымили закопченные ангары Спасателей. От воды несло овечьим дерьмом, она горчила, но Алди было наплевать. Кто-то рассказал ему о безлюдных величественных просторах, лежащих на севере. Можно пойти, но там полгода нет солнца. Алди боялся, что так долго не выдержит. Другой человек (теперь уже умерший) рассказал ему про волшебный Абатон — блуждающий город. Будто бы многие видели на рассвете его белые зубчатые стены. Там шпиль с крестом… Будто бутылка, забытая на столе… А были и такие, кто касался ворот Абатона. Из патрульной машины, лоснящейся на пустыре, звякают клавиши… Все чаще Алди вспоминал русалку Иоланду с трещинкой на обветренной губе. Она никогда не дышала на него перегаром. Только тончайшее сплетение нежных серебряных нитей, стеклянные стоны, невесомое трепетание стрекоз. Зрение и слух у Алди испортились, но и это его не пугало. В Экополис я вернусь только с Зоммером или с офицером Стууном, думал он. Мы устроим медитацию на берегах канала Эрро.
И сжимался от подозрений: я стал уродом.
Он не хотел больше находиться в городе, населенном вымирающими тенями.
Ему повезло. За несколько часов до рассвета три бокко, ходя по кругу, расстреляли огромную колонну беженцев. На черной земле валялись растерзанные трупы. Казалось, много рыб брошено на замасленную чугунную сковороду. С грохотом, поднимая клубы душной пыли, пошла к месту происшествия тяжелая уборочная техника. Алди вполне мог сойти за вырвавшегося вперед Спасателя.
Так оно и получилось.
Санитарный патруль ни в чем его не заподозрил, даже отправил в пригород — поднимать добровольцев.
За рощей больных тополей, покрытых вислыми отрепьями грязного вырожденного пуха, тянулись ветхие кирпичные домики. Из одного пустого дворика Алди переходил в другой, двери были наглухо заперты, на стук никто не откликался. Правда, за стенами кашляли, опасливо перешептывались. Потом выглянул сумеречный старичок — зеленый, плешивый, с детскими глазами. По виду сытый, но глаза выдавали. Пахло гашеной известью, ракушками, тлением. Какая-то осенняя блеклая радость лежала на всем. Но кашляли в каждом доме.
"Давно это?" — спросил Алди.
Старичок послушно покивал:
"Давно".
"Тебе сколько лет?"
"Скоро тринадцать".
Несоответствие вида и возраста показалось Алди столь разительным, что он даже не ужаснулся.
"Разве ты не старик?"
"Это я так выгляжу. Многие тут выглядят так. Старение клеток идет у нас быстро, — объяснил старичок. — Уже при рождении мы биологически немолоды. Умираем, не успев полюбить. Но нас учит любви хорошая женщина, — спохватился старичок. — Видишь домик? Постучись. Это наша школа любви".