«Если», 2008 № 04
Шрифт:
— Сейчас не могу. Баре отужинали, посуда вся помыта и в буфет убрана. Вот завтра, когда обедать сядут, это — пожалуйста…
— Врешь поди… ну да ладно, обожду до завтра. А что ж ты, бесов сын, мне с кладом подлянку устроил?
— Я не бесов сын, я злыдень, и папа с мамой у меня злыдни. А ты, что просил, то и получил.
— Я клад просил. Где ж там клад, это ухоронка позабытая.
— Позитивное знание не видит разницы между кладом и ухоронкой. Не веришь, ступай в сиянс-академию, там тебе скажут, что это синонимы.
— Грамотный
— Да уж, не жалуюсь.
— Ты меня не перебивай! Ты слушай, что я говорю. Клад — это сокровища зарытые. Деньги всякие: золото, серебро, каменья самоцветные, дорогие. Понял, дурья башка?
— Да уж понял, чего тут не понять.
— Вот такой клад мне и нужен.
— Прямо сейчас копать пойдешь? Ты бы баньку истопил, помылся, ноги острекавленные попарил. Глядишь, и полегчает.
— Ты мне зубы не заговаривай, а прямо отвечай, есть ли в округе такой клад?
— Каменьев самоцветных нет, а денежный клад имеется.
— Что ж ты молчал, олух царя небесного?!
— Не ругайся! — взвизгнул злыдень.
— Перетерпишь. Я тебя еще не так приласкаю. Велик ли клад?
— С полпуда будет. Только взять его трудновато.
— Далеко, что ли?
— Не, совсем близко. За деревней церковь новая стоит, знаешь?
— Еще бы не знать, сколько деньжищ на эту церковь мною пожертвовано.
— А поставили ее как раз поверх того места, где клад закопан.
— Ты место точно укажи, я с попом договорюсь, полы поднимем…
— Так не получится. Нам, злыдням, в церковь ходить нельзя. Да и не смогу я под куполом точно место указать. Вот если бы церковь сгорела — тогда иное дело. На пожарище клад найти — легче легкого.
— Ты мне что предлагаешь? — с угрозой спросил Куваротов.
— Я? Ничего. Просто думаю вслух.
— Мал еще думать! — Пахом Авдеич замолк, потом спросил тоскливо:
— Сколько, говоришь, там денег?
— Полпуда. Может, чуток побольше. С гаком.
— Монеты хоть золотые?
— Я же говорил, золота в наших краях нет.
— Серебра полпуда — тоже неплохо…
— Так там и не серебро. В конце века, когда ассигнации ввели, народ начал медные деньги прятать. Там полпуда екатерининских пятаков.
— Тьфу, пропасть! Что ж ты мне голову дуришь?
— Ничего я не дурю. Мне просто любопытно стало, за какую сумму ты церковь поджечь согласишься. Но если медные пятаки тебя не прельщают, то извини. Других кладов в округе нет.
Наутро Пахом Авдеич проснулся разбитым. Окрапивленные ноги распухли и чесались нестерпимо, да и все остальное — тоже. Но больше всего мучила мысль, что злыдень, напросившийся в работники, так жестоко насмеялся над ним. Впрочем, вспомнив о серебряном сотейнике, Пахом Авдеич малость повеселел и, позвав злыдня, велел тащить господских кушаний.
— Рано еще, — отказался злыдень. — Господа почивают, завтрак им еще и готовить не начали, не то что обед. Это мужик в полдень ест,
— Тогда вот что, — произнес Пахом Авдеич, полночи обдумывавший новое задание. — Будет тебе такой приказ. У меня в стаде две кобылки ходят неогулянные, а жеребца в деревне нет, одни кобылы да мерины. На конном заводе жеребца просить — в копеечку влетит…
— Хочешь, чтобы я жеребца с конного завода увел? — спросил злыдень. — Это хоть прямо сейчас.
— Нет, — твердо ответил Пахом Авдеич. — На заводе жеребца тотчас хватятся, всю волость на уши поставят. Ты мне его издалека пригони.
— Если жеребец хороший, все равно найдут, а абы какого и угонять не стоит.
— Правильно говоришь. Только ты этого жеребца, когда он моих кобылок огуляет, назад отгонишь. Так что если и найдут его на полпути, я тут ни при чем. А жеребята породистые мои будут.
— Из соседней волости коня угонять — дело долгое. Мне сейчас идти или сперва на господскую кухню наведаться?
— Сперва на кухню. Да смотри, чтобы свежее было, а то рога пообломаю.
В седьмом часу вечера злыдень объявился у Пахома Авдеича с серебряным блюдом полным макаронов. Блюдо было тем самым, на котором приносилась Палею недоглоданная курица.
— С пылу, с жару! — объявил злыдень, ставя блюдо на лавку. — До столовой не донесли, так что не беспокойся, все свежее. Вермичели с сыром пармезан! Скоромного на обед не готовили, сегодня пяток, господа пост держат.
— Какое же это постное? — удивился Пахом Авдеич, обнюхав блюдо. — Маслом коровьим полито, и сыра вон сколько.
— У господ пост католический, с молоком и яйцами. А если тебе это грешно, то и не ешь.
— Уж как-нибудь!.. Пост не мост, можно и объехать. Старуха, иди вечерять! У тебя пироги с горохом, а у меня, глянь, вертичели с пармезаном на серебряной тарелке. Ты теперя про горох забудь, будем с княжеской кухни питаться. А ты, братец, — повернулся он к злыдню, — о делах не забывай. К завтрашнему утру жду тебя с жеребцом.
К утру жеребец стоял на Пахомовой конюшне.
Уж и вправду, хорош был конь! Пахом Авдеич и хотел бы худо сказать, да нечего. Стати соразмерны, грудь широка, бабки тонкие…
— Его поводить надо, а то засечется, — предупредил злыдень. — Я его сюда сорок верст гнал. Ездок не тяжел, да путь не легок.
— Где ж ты его добыл? — снисходительно спросил Пахом Авдеич.
— Ой, и не спрашивай! У цыган увел. Табор нагнал и свел коника. Они его берегли, прятали, шкуру глиняной болтушкой под мышиную масть перекрашивали, гриву спутали колтуном, но я все равно понял, какой конь самолучший, и свел. По дороге выкупал, гриву расчесал. Красавец, да и только!
— У цыган, говоришь, свел?… — Пахом Авдеич задумался. — Так им можно и не возвращать… Это племя такое, нехристи, сами все как есть конокрады.