«Если», 2008 № 04
Шрифт:
— Ты поразговаривай еще, как раз кочерги отведаешь.
— Не попадешь, — равнодушно сообщил злыдень, усевшись на шестке, где хозяйка выставила сушиться корчаги для молока. — А посуду собственную переколотишь.
— Ну, работничка бог послал! — проворчал Пахом. — Ты ему слово, он тебе десять…
— Меня никто не посылал! — завопил злыдень. — Я сам пришел, на твои посулы купившись. Кто меня кормить обещал?
— Вон, фрикадели тухлые в поганом ведре плавают, — не остался в долгу Куваротов. — Сам приволок, сам
— Благодарствую за угощение, хозяин, — подпел злыдень, кланяясь.
— Хватит болтать, — осадил нечистого Куваротов. — Вот тебе другое задание. Принеси-ка ты мне клад, да такой, которому хозяев уже не сыскать. Старинный чтобы был.
— Где клад лежит — знаю, а принести не могу, — злыдень распушил кисточку на хвосте и принялся выбирать из нее воображаемые соринки… — Не мое дело — землю копать. Хочешь, место укажу, а копай сам.
— Поди, заговоренный клад, — догадался хозяин, — так просто и не взять?
— Заговоренные клады только в сказках бывают, а у нас простые. Всего делов — взял заступ да выкопал.
— Далеко идти?
— Не, туточки он. За деревней — жальник, там он и закопан.
— Тогда пошли.
Жальник — насыпной курганчик неведомых времен, находился поблизости. Когда-то он был разрыт, да ничего не нашли гробокопатели, кроме угольев да битых черепков. Однако разговоры, что лежит там золотой посуды сорок пудов и яхонтов полпуда, не утихали. Приписывали клад разбойнику Кудеяру, хотя кто таков Кудеяр, сказать уже никто не мог.
Злыдень привел Пахома не к самому жальнику, а малость в сторону, где возле старой грудницы никому не приходило в голову ворошить землю.
— Тут он.
— И глубоко зарыт? — спросил Пахом, оглядывая груду стащенного с окрестных полей камня.
— Как положено, три аршина.
— А это, часом, не могила?
— Нет, клад чистый. Ты еще радуйся, что он тут, а не под самой грудницей. Вот бы где помучиться пришлось — камни растаскивать!
— Тут крапивы полно!
— Я ее здесь не сеял, — сообщил злыдень. — А ты что, Пахом Авдеич, никак одетым копать вздумал?
— А как надо?
— Говорят, добрые люди за сокровищами голышом ходят.
— Прохожие увидеть могут!
— А ты думал, с чего такие вещи ночами делаются?
Куваротов поглядел на закатное солнце, на пустую дорогу, плюнул и принялся раздеваться.
— Исподнее тоже снимать?
— А как же! Ты на меня погляди: в чем мама родила, в том и бегаю.
— Так ведь крапива!
— Я тебя не неволю. Не хочешь — не копай.
Пахом Авдеич, чертыхаясь и постанывая, полез в крапиву. Белея телом, долго утаптывал указанное место, отбрасывал жгучие стебли лопатой. Злыдень, забравшись на верхушку грудницы, уселся на самом большом камне и осматривал окрестности.
— Копай спокойно, Пахом Авдеич! — призывал он. — На дороге никого.
Повертелся, умащиваясь поудобнее, пробормотал
— Надо же, как ловко придумалось: голым клад в крапиве искать… Уже и самому кажется, что так и должно быть.
— Что ты там бормочешь? — подал голос Куваротов.
— За дорогой слежу. Все тихо, никого нет.
— Что-то непохоже, чтобы здесь прежде копали. Земля плотная.
— Слежалась за столько-то лет. Сам же просил, чтобы клад был старинный. Тут, когда татары подходили, один богач свое добро спрятал. А выкопать стало некому.
— Какие татары? Тут их вовек не бывало!
— Вовек — не бывало, а пять веков тому — так очень даже. А ты копай веселее, а то сейчас ребята коней в ночное погонят, заметить могут.
Некоторое время было тихо, только Пахом пыхтел, выбрасывая землю из ямы. Наконец сказал:
— Ага! Вроде есть что-то.
Злыдень спрыгнул с камня и пошел смотреть.
Перемазанный Куваротов сидел в яме на корточках и пытался на ощупь определить, до чего сумел докопаться.
— Труха какая-то…
— Это сундук был, — пояснил злыдень. — В нем одежда нарядная. Подыстлела малость. Рядом, в бадейках, зерно семенное, никак ячмень.
— Какой ячмень? Тут земля одна!
— А ты чего хотел? Погнило все за пятьсот-то лет.
— Где клад? — закричал Куваротов, замахиваясь лопатой.
Злыдень проворно отскочил.
— Вот он, клад. Одежа нарядная, зерно в бадейке. Очень даже хороший клад. Не без изъяна, правда, а кто у нас без греха?
— Золото где?
— Видали: золота ему захотелось… Тут места нищие, золота и прежде не бывало, и сейчас нет. Хочешь золота — иди в хлев и греби из-под коровы.
— Убью поганца! — взревел Пахом и, выбравшись из ямы, ринулся на злыдня. Тот стрелой взлетел на верхушку грудницы.
— Хозяин! Срам прикрой, мальчишки в ночное скачут!
Пахом взвизгнул и полез хорониться в крапиву.
Домой Пахом Авдеич вернулся далеко за полночь. Жена, ожидавшая главу семьи, в голос взвыла, увидав его плачевное состояние. Хорошо хоть батраки у Куваротова были из местных и жили по своим избам, а то ославили бы на всю деревню. А так, жена, нюхнувши кулака, подавилась воем и больше не шумела.
Пахом Авдеич уселся на лавку и глухо сказал:
— Все, лопнуло мое терпение. Я ему покажу, как надо мной шутки шутить.
— А что я такого сделал? — спросил злыдень, высунувшись из-за печки. — Мое дело маленькое: прокукарекал, а там хоть трава не расти. Что ты велел, то я и сделал. Лучше просить надо было.
— Батюшки-светы! — снова взвыла Куваротиха. — Что же это деется? До зеленых чертей допился, ирод!
Пришлось снова осаживать дурную бабу.
— Значит, плохо тебе приказываю? — мрачно спросил Пахом Авдеич, добившись какой-никакой тишины. — Ну-ка, принеси мне барской еды на серебряном блюде!