«Если», 2012 № 05
Шрифт:
Чай совсем остыл.
Маша достала из сумки на столе печенье и початую шоколадку… но поняла, что совсем не хочет есть. И чаю не хочет. Кстати! Еда была у зверушки под носом. Если та голодна, почему не сожрала шоколадку? Кто станет есть книги, когда рядом печенье? Не крыса, это уж точно!
С пола донесся стонущий всхлип. Машенька глянула как раз вовремя, чтобы заметить, как существо последним усилием смыкает пасть. Под ногами девушки оказался прямоугольный предмет, обтянутый пестрым мехом. Просвечивала тонкая кожа. Выпученные от натуги глаза смотрели на Машу. По тельцу зверушки прошла мощная судорога, корежа геометрические
— Книжный червь, — потрясение сказала Маша. — Вот это да!
Она краем уха слышала это выражение, но не задумывалась, что оно означает. Наверное, если бы ее спросили, Машенька описала бы книжного червя как гусеницу, проедающую дырки не в листьях деревьев, а в книжных листах. Но как-то ведь надо назвать существо, которое на ее глазах проглотило целую книгу вдвое больше себя?
Зверушка призывно запищала.
Маша, как всякая нормальная девушка, терпеть не могла насекомых. Ну, скажем, красивые бабочки, порхающие на расстоянии, ее устраивали, но все остальное жужжащее, ползающее, шевелящее множеством ножек, неизменно вызывало брезгливость. Червяк — это вроде не насекомое, но по жизни еще хуже. Назвав существо червем, Машенька тотчас растеряла к нему симпатию.
Казалось бы, что есть слово? Пустой звук. Однако неведомую зверушку можно подхватить на руки, а дотронуться до червяка — нет, ни за что! Куда хуже мыши!
— Веником на совок, — вслух подумала Маша, — в пакет и на помойку!
Вообще непонятно, почему она сразу так не сделала. Когда оказалось, что в сумке что-то чужое — и неважно, мышь она занесла в комнату, сгребая вещи с пола в коридоре, или червяка, личинку, еще какую дрянь, — надо было совком, совком! И веником. И в пакет. На помойку… Что?
Маша обнаружила себя сидящей на полу. Книжного червя она нежно прижимала к животу и баюкала, как плюшевого мишку.
Тварь мурлыкала не хуже котенка.
Рукам было тепло. И животу.
И на душе тоже.
Засыпая в обнимку с меховым тельцем, Маша сонно решила называть зверька Пушистиком.
Тополь настойчиво скребся ветками в окно, что-то тревожно шептал под ветром, а ей всю ночь, как в детстве, снились цветные сны.
Следующую неделю Машенька провела в задумчивости. Сисадмин Володя, между прочим, решил, что она на него обижена за исчезновение из пивной, и пытался загладить вину. Абсолютно напрасно. Маша его едва замечала. Она выполняла работу — и тотчас забывала о ней; она перестала всматриваться в лица и вслушиваться в разговоры. Она жила на своей волне, как будто ее внутренний приемник наконец получил сигналы точной настройки и теперь жадно ловил передачи из эфира. Все в ее жизни стало осмысленным, но смысл этот отличался от прежнего. Как будто Машенька влюбилась.
Вот только любовь здесь была ни при чем.
Деревья на улицах оделись свежей листвой. Нежно пахли цветущие абрикосы, усыпая землю белым конфетти лепестков. Весна! Гулять бы и гулять, да не одной, а вдвоем, целуясь в скверах под каштанами, тая от сладких предчувствий…
После работы Маша спешила домой.
Она невидимкой проскальзывала по коридору коммуналки — даже к тетке Зое она больше не заглядывала — и скрывалась от мира в своей комнате,
Пушистик, словно собака, чуял ее появление и встречал у порога. Ластился, льнул к ногам, терся мордой о колени. Он сильно вырос и напоминал теперь диванный валик на куцых лапках. Двигался он по-прежнему то ползком, то перекатываясь, притом довольно быстро.
Девушка переодевалась в домашнее, ставила чайник, заваривала себе чай и приступала к кормлению питомца.
Это в первые пару дней зверек был так голоден, что жрал все подряд и уничтожил три стопки книг под столом в Машино отсутствие. Теперь же он стал разборчивым. Сильно оголодав, Пушистик мог откушать сам, но обычно ждал Машу. Ему нравилось есть из ее рук. У них выработался вечерний ритуал: не простое поглощение пищи, а целое действо.
Маша влезала на высокую лестницу, которой раньше не видела применения, и наугад вынимала томики с полок.
— Вот эту хочешь? А эту? Или вон ту?
Откуда Пушистик знал, придется ли ему по вкусу книга, Машенька не задумывалась. Она приняла повадки любимца как данность.
На большинство книг Пушистик не реагировал вовсе. Если книга ему не нравилась, презрительно фыркал. Но стоило Маше угадать, под какой обложкой сегодня прячется лакомство, зверек устраивал целое представление. О, на это стоило посмотреть!
Он пищал и закатывал глаза. Он подпрыгивал и опрокидывался на спину, потешно дрыгая лапками. Он бросался к подножию лестницы, пытался взобраться по ней и даже влезал на первую ступеньку, но тотчас скатывался с нее и верещал негодующе.
Наконец Машенька, смеясь, нисходила по лестнице. Пушистик тотчас прекращал показную истерику. Девушка ставила на табуретку рядом с диваном чай и сладости, забиралась на диван с ногами, брала к себе Пушистика и открывала первую из выбранных книг. Зверек довольно урчал у нее под боком.
Книги бывали самые разные. Пушистик предпочитал сбалансированное питание.
Тонкая книжка в мягкой обложке шла для разминки, как салат.
— Джеральд Даррелл, «Шорохи земли», «Под пологом пьяного леса», — озвучивала Машенька.
Пушистик деликатно подталкивал ее рыльцем, Маша выпускала книгу из пальцев, и зверек медленно заглатывал. Когда последний край корешка скрывался внутри, по телу Пушистика проходила судорога, он обмякал и распластывался, словно подушка. Девушка ласково гладила клочковатый мех. Ей становилось необъяснимо хорошо. На несколько минут она вместе с Пушистиком проваливалась в сытую дрему. Грезились ей тропические леса, где большеглазые существа, похожие на тонколапых обезьянок, смотрели на нее из влажной зеленой тьмы…
— «Война и мир», том второй, — сообщала Маша, очнувшись от дремоты. От книги исходил слабый пряный дух плесени. — Лев Николаевич Толстой… Ага, проходили в школе… Ничегошеньки не помню. Ты уверен, что хочешь?
Пушистик отвечал утвердительным писком. Маша заламывала переплет толстому тому, выворачивала обложку, как куриные крылышки при разделке тушки. Смачно хрустел корешок, и Пушистик вздрагивал от нетерпения. Книга была сделана прочно. Маша бралась правой рукой за книжный блок, левой — за переплет, поддевала корешок пальцем и тянула изо всех сил. Применять ножницы ей казалось неправильным. Наконец трудная добыча поддавалась, трещала марля, скрепляющая переплет с книгой, и прошитая стопка тетрадей книжного блока представала голенькой, как очищенный апельсин.