«Если», 2012 № 09
Шрифт:
Когда Мутано перестал наконец драть горло, Асилия повторила мелодию на свой лад, а мой приятель ей аккомпанировал. Ноты, которые выводила кошка, несколько напоминали звуки флейты, но были намного увереннее и чище, словно ее гортань была сделана из чистого серебра. Тремоло в исполнении Асилии навевали мысль о хрустальных цимбалах, а стаккато — о лире.
Из дверей замка выглянул Санбольт. Он не спешил показываться целиком; с того места, где мы сидели, нам были видны только его уши и голова. Асилия почти закончила свою арию, когда кот вышел наконец на открытое пространство. Наша красавица его явно заинтересовала, но он продолжал держаться настороже. Какой бы привлекательной ни казалась Санбольту Асилия, куда больше он хотел получить обратно свою тень.
Мутано отложил флейту и, взяв в руки черный футляр,
Асилия с крайне независимым видом запрыгнула на скамью и стала вылизываться.
Пару минут спустя Мутано и Санбольт вошли в замок и исчезли из вида, затерявшись среди колонн длинной сводчатой галереи. Вскоре они, однако, появились вновь. Когда человек и кот вышли на все еще освещенную солнцем часть двора, я увидел, что тень Санбольта — плотная, мускулистая, очень внушительная — снова следует за ним. На моих глазах Санбольт несколько раз обернулся, чтобы как следует ее рассмотреть. Выглядел он очень довольным: похоже, тени ему все-таки не хватало.
Итак, Мутано выполнил свою часть договора — рыжий получил тень обратно. Но вот приятель сходил к нашей тележке и, достав оттуда аппарат для улавливания голоса, поставил его на землю немного в стороне. По-видимому, он и Санбольт о чем-то договорились, пока были в замке, поскольку кот несколько раз обошел странное устройство, из которого торчали широкий медный раструб и несколько витков спиральной трубки-резонатора. Наконец он почти по-человечески кивнул в знак согласия; Мутано подхватил аппарат, и оба снова исчезли в галерее.
Прошло несколько мгновений, и из замка донесся громкий, неблагозвучный шум. Это была настоящая звуковая каша. Сначала Санбольт вещал голосом Мутано: он проклинал, грозил, говорил комплименты, убеждал, рассказывал. Все это я когда-то слышал из уст самого Мутано, но теперь, производимые кошачьей гортанью, эти звуки звучали совершенно не по-человечески: ни одного слова я разобрать не мог, хотя интонации и тембр оставались вполне узнаваемыми. Эта какофония продолжалась довольно долго, так что Асилия, поначалу насторожившаяся, начала скучать: поднявшись со скамьи, она демонстративно потянулась, потом снова улеглась с выражением бесконечного терпения и покорности на морде.
Я, однако, знал, что дело еще далеко не закончено, ибо в этот момент человеческая речь смолкла, и из замка понеслись грозные завывания, яростные вопли, пронзительный мяв и громкое мурлыканье, которые издавал мой приятель. Таким образом Мутано избавлялся от кошачьего словаря, делая это со всем возможным рвением.
Похоже, подумал я, все прошло, как планировалось, и обмен состоялся. Но что Мутано мог предложить коту в качестве выкупа за свой голос? Пожалуй, только знакомство с Асилией — подлинным эталоном кошачьей красоты, с которым ни сам Санбольт, ни мы с Мутано никогда не сталкивались и вряд ли столкнемся в будущем.
Тем временем в замке наступила тишина — оба голоса оказались в устройстве, и теперь Мутано и Санбольт по очереди вступали во владение каждый своей собственностью.
Ну вот и все, снова подумал я, когда Мутано снова появился из замка. Не говоря ни слова, он вручил мне футляр для теней и устройство для хранения голоса, чтобы я положил их в тележку. Оставалось только выяснить, пожелает ли Асилия вернуться с нами на виллу Астольфо, где ее ожидали самый торжественный прием и жизнь в достойной обстановке, или предпочтет вернуться к Маронде. А может, ей захочется ненадолго задержаться в замке, чтобы получше познакомиться с Санбольтом?
Кошка, казалось, колеблется, не в силах принять то или иное решение. Она долго смотрела на рыжего, словно пытаясь оценить его внешность и манеры и взвешивая различные варианты. В конце концов Асилия нехотя отвернулась и мелкими шажками направилась к клетке, которая по-прежнему стояла рядом со мной на скамье.
Сделав четыре шага, она, однако, остановилась и обернулась через плечо.
Санбольт запел. Это снова была уже знакомая мне лэ «Когда я был кошачьим королем», но исполнение оказалось совершенно иным — более правильным и, если можно так сказать, мужественным. Каждая нота была чистой, полнозвучной и отчетливой, сопровождаясь при этом затейливыми фиоритурами, трелями и горловыми
47
Ад либитум — на усмотрение исполнителя. (Прим. перев.)
Асилия замерла словно зачарованная. Она не присоединилась к арии Санбольта, не стала повторять песню за ним, исправляя огрехи в технике, как она поступила, когда лэ исполнял Мутано. Асилия ждала. И мы тоже ждали — ждали, что же она решит.
А Санбольт завел новую песню — совершенно иную по мелодике и настроению. Это была томная, страстная и вместе с тем печальная баллада, которая, как я впоследствии узнал, называлась «Плач по ушедшим королевам». Некоторое время он пел один, но через несколько куплетов Асилия присоединила свой голос. Сначала она пела совсем негромко, но постепенно ее голос набирал силу и звучность. Мелодия летела, наполняя собой двор замка, ее такты сплетались в новую, волшебную гармонию, постепенно подбираясь к кульминации, и вдруг песня оборвалась — словно птица, которая взмыла ввысь и исчезла из вида.
Спят королевы бесконечным сном, Где те снега, что покрывали землю Сплошным ковром?..Мы с Мутано переглянулись и, собрав свое имущество, погрузились в тележку и поехали восвояси.
Всякому должно быть очевидно, что человек, известный как опытный и умелый фехтовальщик, без труда справится с невооруженным противником, который к тому же в силу тех или иных причин не может защищаться. Но, вернувшись на виллу, мы увидели, как Астольфо, облаченный в забрызганный кровью поварской фартук, тщетно пытается разрубить на куски беспомощную тушу откормленного каплуна. По-видимому, маэстро в очередной раз вдребезги разругался с нашим поваром, и тот, как всегда в подобных случаях, покинул виллу. Когда Ират соизволит вернуться, было неведомо, наверное, ему самому; его отсутствие могло продолжаться от нескольких часов до нескольких дней, поэтому самым разумным в данной ситуации было взять домашние дела в свои руки.
Что Астольфо и попытался сделать, правда, без особого успеха.
Увидев нас, маэстро отступил от большой деревянной колоды, с отвращением посмотрев на несчастную птицу, которую он практически расплющил несколькими мощными ударами, и отер со лба обильный трудовой пот.
— Ты спрашивал о наличии у тени сознания, Фалько… — проговорил он, будто продолжая наш вчерашний разговор, и вдруг запнулся, словно не зная, стоит ли ему продолжать. Повернувшись к ближайшему столу, маэстро сделал несколько глотков из стоявшей там кружки и только потом сказал: — Однажды я видел тень, которая напала на человека по своей собственной воле — и по причине, представляющейся мне достаточно весомой. Это была тень изнасилованной, изуродованной и замученной девочки… Зрелище, без преувеличения, было настолько ужасным, что даже сейчас мне приходится делать над собой усилие, чтобы вспомнить все подробности. Я вошел в комнату с фонарем, чтобы забрать тело. Девочка была давно и бесповоротно мертва, но ее тень, лежавшая рядом на полу, все еще трепетала. Я сразу увидел, что контуры тени не соответствуют трупу, хотя тот и был жестоко изуродован. Тень была слишком большая, и я взял ее, чтобы поместить в особый футляр. Когда впоследствии я ее исследовал, оказалось, что тень девочки захватила и удерживает часть тени другого человека. Тогда я не знал, что такое возможно, и не понимал, как это возможно…