«Если», 2016 № 04 (247)
Шрифт:
Уже архантропы/эректусы (самым известным представителем которых является яванский питекантроп) специализировались на охоте на крупную дичь, при этом состав костных останков на стоянках указывает на целенаправленное уничтожение молодняка, который был самой легкой добычей. Средний возраст горных козлов, съеденных в гроте Лазаре, — 5 месяцев. Среди костных остатков носорогов на стоянке Таубах 55,496 принадлежали 2-3-летним носорогам, 1696 — взрослым, 12,696 — старым. Неандертальцы продолжили эту традицию. В трех культовых пещерах — Вильдкирхли, Вильденманнлислох и Драхенлох — кости молодых пещерных медведей составляют от 41 до 80 %. При этом ситуация для истребляемых видов усугублялась развивавшейся специализацией — так, на Кавказе кости пещерных
Около 100-40 тыс. лет назад сформировались основные ноу-хау, позволявшие обеспечить максимальную эффективность палеолитической экономики: охота на как можно более крупную добычу; в рамках предпочитаемого вида — охота на молодняк; специализация на 1–3 видах, позволяющая отточить охотничьи навыки до автоматизма. При этом промысел велся без попыток нормирования, в любые сроки, включая сезон выкармливания и размножения. Вряд ли стоит уточнять, что это никак не способствовало выживанию промысловых видов. Однако ситуация оставалась терпимой, пока среда сохраняла стабильность, а охотой занимались примитивно оснащенные и не слишком «креативные» эректусы и неандертальцы.
Тем временем на Евразию надвигались люди современного типа. Начав свой победоносный марш около 40 тыс. лет назад, они немедленно вызвали первую, пока локальную волну вымирания. Причины этого были прозрачны — сохранив охотничью этику предков, они значительно усовершенствовали орудия и тактику охоты. Итог впечатлял. Так, у подножия обрыва рядом со стоянкой Солютре найдены останки от 50-100 тыс. диких лошадей. Близ стойбища Амвросиевское кострище найдены следы гигантской единовременной бойни — тысячное стадо зубров было загнано в овраг и полностью перебито.
В случае избирательной охоты кроманьонец демонстрировал уже знакомые нам предпочтения. Так, из 109 мамонтов, найденных на стоянке Межирич на Украине, молодняк составлял 83–85 %, а старые животные отсутствовали. При этом факторами давления являлся не только прямой «террор». Как минимум, существенное значение имело выжигание растительности, отпугивание от водопоев и пастбищ, разрыв ареалов.
Между тем горы добычи, сытость и относительный комфорт стимулировали рост населения, гораздо более быстрый, чем принято считать типичным для палеолита. По некоторым оценкам, в благоприятных условиях общины могли увеличиваться на 1,4 % ежегодно и удваивать свою численность за 50–70 лет. Неплохой иллюстрацией этого тезиса является история заселения Америки — изначально весьма немногочисленная волна переселенцев смогла в весьма сжатые по «доисторическим» меркам сроки (порядка тысячи лет) освоить 41,5 млн квадратных километров, при этом параллельно в Северной Америке исчезло 75, а в Южной 80 % мегафауны.
Рост населения и быстрый, по меркам каменного века, технический прогресс в сочетании со своеобразной охотничьей этикой привели к тому, что первые признаки кризиса мегафауны обозначились еще до конца ледникового периода. В Австралии она была в основном истреблена ДО перестройки климата. Популяция мамонтов в Западной Европе резко сократилась уже 30 тыс. лет назад на фоне практически неизменных условий. Массово истребляемый пещерный медведь исчезает на Урале 25 тыс. лет назад, в Европе — тотально — 22–24 тыс. лет назад, причем совершенно независимо от конкретного ландшафта. Еще раньше — 28 тыс. лет назад — исчезает пещерная гиена, у которой, вероятно, не брезговали отбирать добычу. Выжившие виды ощутимо уменьшаются в размерах — довольно обычное следствие давления на популяцию. Затем наступила резкая смена климата, обрушившая популяции системообразующих для мамонтовой фауны животных, — и комбинация охотничьего прессинга и климатических колебаний оказалась фатальной.
Однако какое отношение имеет истребление мегафауны к радикальной смене ландшафтов и как вообще могли существовать плодородные тундростепи на месте нынешних биологических
Нюанс в том, что травоядные не только используют растительный покров, но и в значительной степени его формируют. Скажем, запрет на выпас скота в Окском заповеднике без адекватной замены привел к довольно своеобразным результатам. Не съеденная и отмершая трава уплотняет дернину, ухудшая водопроницаемость почвы. Избыточное увлажнение и недостаток кислорода еще более замедляют разложение растительных останков — в результате на бывшем лугу формируется торфяной горизонт. Переувлажнение еще более усиливается, формируется знакомый покров из мхов и лишайников. В конечном итоге луг превращается в болото — за 80 лет существования заповедника их площадь увеличилась на 10 %. Крайне удачный опыт — если основной целью заповедника было сохранение популяции комаров, а не восстановление естественного ландшафта. Это простейший пример — часто взаимосвязи намного сложнее.
Теперь вернемся в плейстоценовую тундростепь. Итак, что превратило холодные и достаточно сухие приледниковые ландшафты в северный эквивалент саванны?
Во-первых… Солнце. Летом в северных широтах длинный день зачастую с лихвой компенсирует все остальные недостатки. Как ни странно это звучит, тундра летом получает больше солнечной радиации, чем саванна.
Во-вторых, вода. При очень небольшом количестве осадков зона вечной мерзлоты использует ее весьма экономно. Мерзлотный горизонт препятствует просачиванию влаги, удерживая ее в поверхностном слое, и при этом, подтаивая, поставляет ее дополнительно. В то же время низкая температура почвы препятствует испарению. Если на поверхности «губка» из мхов и лишайников, результатом становится торфообразование и заболачивание. Однако если там злаковая степь, то избыточное увлажнение может быть сброшено интенсивным «биогенным» испарением.
Однако, как мы помним, для того, чтобы избежать заболачивания, необходимо, чтобы к флоре прилагалась соответствующая фауна. Мамонтова фауна была как раз такой. Тундростепное разнотравье успешно выедалось, а минеральные вещества и переработанная органика немедленно возвращались в почву. При этом роль мамонтов с их весьма разнообразной диетой здесь сложно переоценить. В итоге соблюдались условия для воспроизводства степной растительности — при достаточном питании быстро растущие цветковые растения надежно вытесняют лишайники и мхи.
Зимой гигантские травоядные, легко взламывавшие наст и разгребавшие достаточно глубокий снег, обеспечивали своим спутникам, до грызунов включительно, доступ к запасам «сена».
В лесной и «потенциально лесной» зонах мамонты и шерстистые носороги играли ту же роль, что и в современной Африке, разреживая леса, прокладывая тропы и формируя мозаичный ландшафт, где лес чередовался с участками лугов и степей. Кроме того, травянистые растения на хорошо удобренной почве сами по себе подавляют рост сеянцев кустарников и деревьев.
Так формировались тундростепи и лесостепи плейстоцена. Истребление мегафауны закономерно с ними покончило. Дело не только в прямом «сверхубийстве» — по-видимому, большинство копытных не могло существовать на территориях с относительно серьезным снеговым покровом без «мамонтового зонтика»; в итоге, например, резко сократился ареал овцебыков и яков. Леса из «парковых» с обширными «мамонтовыми» полянами превратились в сомкнутые, где выживание крупных травоядных, за редкими исключениями, затруднено. При этом речь не только о средних широтах — так же формировалась сельва в ее нынешнем виде. Иными словами, так называемые «девственные леса» — это типичный антропогенный ландшафт, точно такой же, как и тундра. В опустынивании Австралии, возможно, решающую роль сыграло не истребление мегафауны, а массовое выжигание растительности охотниками. Таким образом, ландшафты едва ли не большей части суши и 2/3 территории России — это результат древней и рукотворной катастрофы. Ей же мы обязаны крайне обедненной фауной, что особенно характерно для северных широт.