«Если», 2017 № 01 (248)

Волков Сергей Юрьевич

Александр Бачило

ЗИМОГОРЫ

/фантастика

/апокалипсис

/инопланетяне

А

как лес кончился, так и собачки побежали веселее. В полях снег убитый, мерзлый, окоренок катится что по льду, за день верст по сорок отмахивали, ног не трудя. Одно плохо — край тут голодный. Охотой да шишкой не проживешь, разве что бродячую стаю лохмарей встретишь. Но их-то как раз надо стороной обходить…

По своей бы воле я в эти края, конечно, не потащился. Чего я тут не видал? Ям-ловушек? Обвалов на голову? Спасибо, мы люди лесные, нам оно ни к чему! Но прижало, что поделаешь. Никогда у нас легкого житьишка не было, а нынче и вовсе зябко стало. Вон она, Чертова Звезда, висит, на полнеба хвост раскинула. Среди бела дня ее видно и ночью светит — хоть шишки собирай — а ни черта, сволочь, не греет. Как раз наоборот — с тех пор, как появилось это диво, что ни год, зимы все лютей. Прокентий говорит, что нам уже не угреться, не притерпеться к холодам. Пора съезжать. А он ведь даром не скажет, Прокентий-то. Башковитый парень, хоть и малахольный. Ну, значит, дорога теперь одна…

— Смотри-ка, дед! Никак, стена! Неужто, приехали?!

Тьфу ты, сорока! Чуть с окорёнка не спихнула! Всю мыслю сбила… И за что мне эта Зойка в поезжачие досталась? Самая шебутная девка в поселке!

Стена ей… До той стены еще день пути! Как не полтора… Однако же и правда, сугроб впереди больно крут. Изогнулся дугой — ни дать, ни взять — стена. Невысокая, роста в три, хотя на глазок черт ее смерит — замело все. Увал и увал, только через каждые шагов тридцать — ложбинка. Что-то оно мне напоминает, никак не ухвачу. Поплутай-ка полвека по лесам, как я — еще и не то забудешь!

— Так объезжать будем, что ли? — сорока моя трещит. — Али перевалим?

— Придержи упряжку, — говорю.

Зойка соскочила, обдернула собачек. Встали. Поднялся и я — ох, скрипят мои косточки! Глянул туда-сюда. Конца-краю увалу не видно, замаешься объезжать. Помахал рукавицей. Задние окорята — а уж много за нами из ельника показалось — тоже давай осаживать. Упряжка Прокентия встала рядом. Поезжачий его, Федюня, собачек тормознул, не соскакивая. Мастер.

— Случилось что? — Прокентий спрашивает.

— Обсмотреться надо, — говорю. — Сугроб видишь?

Прокентий и сам уж, щурясь, глядел на преграду.

— Ну и что там, под ним?

— А черт бы его знал! Знакомое что-то…

— Так знакомое или черт бы его знал?

Вот пристал! Сходи да сам пощупай! Как раз на обед какой-нибудь твари попадешь…

Но этого я, конечно, вслух говорить не стал. Наши, поселковые, меня еще до похода предупредили: за Прокентия отвечаешь головой. Не убережешь его — так не обижайся, дед. Камень на шею и в прорубь. Пугают… Будто я без них не понимаю, что Прокентия беречь надо. Потому как он — голова, без него поселку не спастись. Но это с одного боку глядя. А с другого поглядеть —

он ведь дитё-дитем, Прокентий наш. Ни прокормить себя, ни от зверья отбиться, ни дорогу в лесу найти — малахольный, одно слово…

— Ладно, — говорю, — перевалим, помолясь.

И Зойке:

— Правь во-он туда, между ложбинами посередке.

Зойка пуговкой своей закрутила неодобрительно, тоже взад-вперед зыркает.

— А ложбинкой-то сподручнее! Крутяка такого нет. А посередке… втянут ли собачки?

— Ничего, — говорю. — Ты поможешь.

Спорить еще со мной будет! Я же чую — снег в ложбинке рыхлый, провалишься вместе с окоренком, и собаки не отроют! А спроси меня, откуда я это знаю — нет ответа.

И тут вдруг Прокентий выдал — я чуть в сугроб не сел.

— Больше всего, — говорит, — это похоже на поезд…

Ах ты ж, барсучина смышленый! И где он слов таких понабрался?! Поезд! Не зря, выходит, в землянке у матери книжки прятал, на растопку не давал! Другая-то молодежь давно и буквы разучилась рисовать, да и не умела, поди, никогда — зачем они в промысловом деле? А этот, вишь, начитанный!

Ведь и правда — вылитый состав на путях стоит! Только снегом занесен по крыши. Давненько я никаких поездов не видал! Пожалуй, с первого похода — ни разу…

— Надо бы глянуть, — говорю, — что там, в тех вагонах!

Встали табором под самым увалом, но собачек пока не откладывали — вдруг тикать придется? Я обсмотрелся кругом — никаких следов. Была не была!

— Вот здесь копайте, — говорю.

Окромя двоих мужиков с лопатами поставил еще троих — копейщиков. Мало ли что из такой берлоги может выскочить? Добро, если косман — зверь мелкий, бей его по сусалу, пока на горло не кинулся, и весь разговор. А если там лохмарь?

Разрыли без ошибки — прямо до двери докопались. Натуральный пассажирский вагон, дверь не на замке, примерзла, правда, но кое-как отколупнули, толкнули — открылась.

Прокентий было полез первым, да я на него прицыкнул. Он хоть и голова, а настоящего поезда сроду не видал. Не говоря уж про живого лохмаря. Случись что, кого в прорубь спустят? Вот то-то. Значит, и охотой я командую.

Долго слушали, не ворочается ли там, в темноте, туша, не стучат ли когти по полу. Но было тихо. Эх, раскопать бы окна, дать свету! Да провозишься с раскопками как раз до ночи. Обойдемся факелом.

Ну и двинулся я по вагону первым. Хорошо, он не купейный, а из одних перегородок с полками, забыл уж, как зовут такие. Полвека прошло, как люди с Земли ушли, тогда же и поезда встали, электричество кончилось, бензины-керосины всякие — некому вырабатывать и не для кого. Только такие зимогоры упрямые, как в нашем поселке, остались, и то не все. Ну да ничего, перебились и без цивилизации, и без Станции вашей спасительной, пропади она пропадом. Алёну у меня забрала… Да. Полвека…

А пыли в вагоне немного накопилось. И то сказать — какая пыль, когда на дворе круглый год зима и сугроб выше крыши? Тишина да покой. Как в гробу…

И только это я подумал, как вдруг Витька-копейщик как заорет:

— Лохмарь!

Тут и я увидел — далеко впереди два огонька вспыхнули. У меня прямо сердце обмерло — так и есть, лохмарёвы глаза! Не найти в наших краях зверюги страшнее — хитрый, силищи страшной и вечно голодный. Выследит в лесу — и поминай как звали. Редко когда отбиться удается, да и то если артелью. А тут, в узком проходе, какая артель?