Если б не было тебя
Шрифт:
Катя почувствовала острую зависть – вот бы и ей такую семью! Она всем сердцем любила бы мужа и сына. Ни разу в жизни не заорала бы, не ударила. От каждого человека можно добиться, чего угодно, добром и лаской – жаль, ее мать совсем этого не понимает. Проводив взглядом молодую семью, Катя пошла следом за ними. И только когда закончился мост, поняла, что идет в сторону Пражского града. Ну и хорошо!
Она бродила по городу до вечера, потом вернулась в отель. Чтобы добыть второй ключ от номера, разыграла перед администратором настоящую сценку: долго топталась у его стойки, вздыхала,
– Могу я чем-то помочь? – наконец поинтересовался портье.
– Да нет. Мы с мамой договорились встретиться здесь ровно в шесть. Ключ-то у нас один.
– Наверное, миссис Шварц задерживается. Никаких проблем!
Он наклонился, вытащил из ящика карточку, прислонил ее к загадочному аппарату и протянул Кате.
Вопрос со свободным перемещением по Праге был решен.
Глава 5
К пяти часам утра непроглядный мрак за окном сменился дождливым серым рассветом. Только теперь Маша почувствовала, что лежит в сплошной луже – подушка стала мокрой от слез, простыня – от талого льда, вытекшего из грелки, а пеленка – от крови. Голова налилась свинцом и гудела. Голод давно перестал ощущаться и превратился в глухую боль в глубине желудка. Зубы стучали от холода: все тело бил озноб. И еще невыносимо хотелось в туалет. Но, едва представив, какими муками грозит элементарная процедура, она заставила себя перетерпеть.
Дверь распахнулась, запечатлев на стене новую вмятину, задрожала. В палату ввалилась дородная деваха в коротеньком белом халате, из-под которого бесстыдно выглядывали толстенные белые ляжки. На каждом пухлом локте, украшенном детской ямочкой, исполинского вида медсестра держала по младенцу.
– Держи, мамаша, – пробасила она.
– Которого? – Маша замерла в растерянности: какой из двух убогих свертков, перемотанных ветхими пеленками, мог быть ее, она понятия не имела.
– Молчанова Мария Львовна?
– Я…
– Значит, этот. – Медсестра прошла в палату и, выбрав на кровати чистое пространство, ловко скинула один из свертков на одеяло. – Первое, что ли, кормление?
– Да. – Маша опасливо посмотрела на свой нищенский кулек, с невероятным трудом поднялась с койки, подошла к нему ближе и осторожно потрогала.
– У меня свои пеленки есть, – младенец, одетый в рубище, заставил сердце болезненно сжаться, – можно ребенка переодеть?
– Нет! – девица гаркнула басом. – Не положено! Бери уже давай.
– Я сейчас…
Она неловко нагнулась над безмолвным свертком и попыталась подсунуть под него ладони, чтобы поднять.
– Да не бойся! Не стеклянный, не разобьется.
– Как только вы их сразу по двое носите. – Ее пальцы дрожали под крошечным тельцем, которое от боязливых прикосновений начало вдруг двигаться и извиваться. Она испуганно отдернула руки.
– Что там, по двое! Раньше по четыре штуки носили. Да одна дурища не удержала: двоих сразу на глазах у мамаш об пол и грохнула. Насмерть. Теперь приходится по сто раз бегать туда-сюда с вашими мальцами. Не переживай, – успокоила она, взглянув на побледневшую Машу, – ту девицу давно уж уволили.
Молчанова заглянула
– Ну, что застыла? – Медсестра с любопытством вглядывалась в растерянное Машино лицо. – Давай, корми!
– Чем кормить? У меня молока пока нет.
– Дай, что есть!
Медсестра удобнее перехватила второго ребенка и вышла из палаты, ухнув на прощание дверью.
Сверток лежал поперек кровати и не подавал никаких признаков жизни, а сама она не знала, как к нему подступиться. Измучившись сомнениями, Маша прилегла на свободный край и решила не трогать, пока ребенок не проснется сам.
Прошло двадцать минут. Маша начала нервничать, ей вдруг показалось, что младенец не дышит. Она поднесла согнутый в суставе мизинец к крошечному носику и ощутила слабое, едва заметное движение теплого воздуха. Девочка тоже почувствовал прикосновение мамы и начала двигать ртом, поворачивая головку из стороны в сторону, словно чего-то ища. Потом наткнулась губами на все еще поднесенный мизинец и, с силой захватив его деснами и губами, стала сосать. Маша охнула от неожиданности: хватка у грудничка оказалась решительной.
Дверь палаты снова раскрылась, и в бетонную камеру вкатили бокс.
– Ну вот, теперь можете совсем не расставаться, – довольным басом пропела все та же медсестра, плотоядно скалясь.
Замечательные по своей идее палаты «матери и дитя» очень ей нравились: заботы о детях с первого дня полностью ложились на плечи мамаш. Можно забыть и о младенцах, и о родильницах.
– Когда покормишь, положишь ребенка сюда. Под головку – скрученную жгутом и свернутую в кольцо пеленку, – она показала, как смастерить «подушку» для младенца.
– Зачем?
– Чтобы шейка не деформировалась.
– А… – только начала Маша, пытаясь спросить, что еще нужно делать с девочкой, но медсестра не стала слушать. Торопливо прижала указательный палец к губам.
– Давайте, кормите. – И, неуклюже поднявшись на цыпочки, с грохотом вывалилась за дверь.
Маша открыла грудь и придвинулась ближе к ребенку. Девочка моментально впилась в добычу, сжав ее деснами так крепко, что у матери брызнули слезы из глаз. Она попыталась освободиться, но ребенок скорчил угрожающую гримасу и обиженно запищал. Пришлось отказаться от этой идеи.
Младенец сосал. Время шло. Боль в груди усиливалась. Судя по несчастному выражению лица девочки, работала она вхолостую: не было у Маши и намека на молоко.
Дверь в палату снова открылась.
– В процедурную, на перевязку! – послышался раскатистый крик.
Обладательница голоса тут же скрылась, а звучное эхо прогромыхало вместе с грузными шагами дальше по коридору.
– В процедурную, на перевязку!
Маша с трудом выдрала грудь из цепких десен и растерла посиневший сосок. Ребенок сморщил личико, захныкал и, пока мать сползала с кровати, залился истерическим плачем.