Если бы меня спросили

Лабрус Елена

На его груди было так уютно. На его широкой груди. В его сильных руках.

— Делать мир таким красивым. Таким живым, интересным, вкусным. Таким, что хочется дышать полной грудью, жить, радоваться, наслаждаться каждым мгновением.

— Это ты видишь его таким, — улыбнулась Ирка.

Это — ты. Раскрашиваешь его в цветное и яркое. Наполняешь звуками и запахами. И, чёрт побери, задираешь планочку так высоко, что вряд ли кому-то удастся её теперь переплюнуть.

— Давно хотел тебя спросить, — глотнул из бутылки Воскресенский и передал Ирке.

Если

бы она составляла список самых романтично-эротичных вещей в своей жизни, то пить пиво из одной бутылки обязательно внесла одним из первых пунктов.

— Тот парень, что бегает за тобой со школы…

— У тебя чертовски хорошая память. — хмыкнула Ирка. «На мою беду». — Он мой друг.

— Просто друг?

— Вот только давай сейчас без сцен ревности, — вернула она бутылку. Потянулась за кочергой помешать угли — холодало.

— Просто хочу знать, к чему готовиться.

— К тому, что через неделю ты уедешь, а я останусь, — повесила она обратно на крюк железку и лопатками почувствовала, как Вадим напрягся.

— Поехали со мной.

Ирка встала.

На железный каркас веранды, когда-то сваренный специально под палубную лиственницу, были брошены обычные доски, кривые, не струганные, да так и остались лежать, потемнев от времени. Ирка спрыгнула с них вниз — прикрепить трепыхавшуюся на ветру плёнку, которую тоже натянули на время, но, как обычно, нет ничего более постоянного, чем временное.

— Куда? — откусила кусок скотча, которым они сегодня уже «обновляли» и «утепляли» интерьер, прежде чем вынести мангал, стол и кресла.

— В Москву, — поднялся следом Воскресенский, чтобы ей помочь.

— И что я буду там делать?

— А что ты делаешь здесь?

Теперь она держала, а он откусывал липкую ленту.

— Здесь у меня дом, мама, работа, друзья.

— Друзья — это кто? Твоя Гордеева? — скривился он.

Гордеева нарисовалась, хрен сотрёшь, вчера в обед.

Вадим помогал маме в теплице: перекапывал грядку, смешивая старую землю со свежим перегноем. Ирка стояла, подставив лицо солнцу — набирала воду из шланга скважины в таз.

— Ох, ни хрена себе! — вытаращилась Гордеева: прозрачная плёнка теплицы явила ей раздетого по пояс Воскресенского во всей красе. — Твой? — она недоверчиво посмотрела на Ирку.

— Чего тебе, Настя? — никогда особо не церемонилась с ней Ирка. За забором стоял внедорожник — её мужик ждал в машине.

— Ты трубку не берёшь. Я заехала спросить, на Заимку с нами завтра поедешь?

— Баня, сауна, номера? — усмехнулась Ирка, услышав про базу отдыха «Заимка». — Друзьям твоего Коти требуются бесплатные эскортницы? Набираешь среди подруг?

Гордеева заржала как лошадь на сносях.

— Ну, я же не знала, что у тебя уже кто-то есть, — смотрела она на Воскресенского, вскопавшего грядку и натягивающего футболку, как диетчица на торт, только что не облизывалась.

Ирку подмывало выглянуть: что ж у неё там за Котя, что она сглатывает слюну, глядя на чужого мужика, но идти было лень, да и шланг

не бросишь, поэтому просто представила себе невысокого плюгавенького мужичка за сорок и тут же про него забыла.

— Ответ: нет. Я не поеду.

— Ну, ясно, — глаз не сводила подруга с Воскресенского.

— Привет! — вышел он.

— Здрасьте! Здрасьте! — приосанилась Гордеева. — Я Настя.

— Вадим, — коротко представился он. — Отключить? — кивнул на полный таз.

— Подержи, я сама, — вручила ему шланг Ирка. Скрылась в примыкающем к дому гараже, что служил и местом, куда выходила труба скважины, и прихожей, и котельной, и домом для трёх кошек.

С одной из них на руках Ирка и вернулась. О чём Гордеева говорила с Воскресенским, она не слышала, но лицо у него было такое, словно та рассказывала ему про свой геморрой.

— Ну ясно, — подытожила Гордеева. — Ладно, увидимся, — махнула Ирке и, спотыкаясь на гравии в туфлях, покандыбала к калитке.

14

14

Воскресенский воспитанно воздержался от комментариев, но и сегодня по его лицу можно было прочитать, что мнения о Гордеевой он невысокого.

— Насколько я понял, твоя лучшая подруга Аврора как раз в Питере, от Москвы до него поближе, чем отсюда. Или ты имела в виду друга, который бегает за тобой со школы? — Тщетно пытались они прилепить целлофан к металлической стойке каркаса. — Как его, кстати, зовут?

— Петя. Пётр Северов, — ответила Ирка.

Угол плёнки вырвался из рук. Она за ним потянулась, оступилась, чуть не упала.

— Брось, — подхватил её Воскресенский. — Это бесполезно. Тут надо или делать, или уже оставить как есть, а это всё… — он покачал головой, помог ей залезть обратно.

— Тут всё надо делать, — вздохнула Ирка. — Вот поэтому никуда я и не поеду. Да и зачем?

— Ну а зачем ты ездила поступать в Питер? Тогда же ты поехала.

— Я тебе рассказывала зачем. Но с тех пор как мама заболела и её уволили, многое изменилось. Тогда мы и жили побогаче, и относилась я ко многому как к само самой разумеющемуся, мало что понимала, мало что ценила, но сейчас, — она протянула руки над догорающими углями, — я ко многим вещам отношусь иначе.

— Например? — поворошил угли кочергой Воскресенский.

Мангал осветился изнутри красным. Приятно потянуло теплом и дымком.

— Когда мне говорят, что я не туда иду — огни в другой стороне, я отвечаю: «Плевать. Я зажгу свои». Это всё, что тебе нужно обо мне знать.

Она подняла пустую бутылку.

— Будешь ещё?

— Мне хватит, — сел на подлокотник кресла Вадим. — А маму уволили из-за болезни?

— Ну, вроде того, — принялась собирать грязную посуду Ирка. — Вроде и компания большая, уважаемая, приличная, но никому болезные сотрудники не нужны.