Если бы стены могли говорить… Моя жизнь в архитектуре

Сафди Моше

Стоимость проекта такого масштаба, как береговая застройка Marina Bay Sands, исчислялась миллиардами долларов. Наш общий гонорар за проектирование включал гонорары местных архитектурных бюро, игравших вспомогательную роль, и множества инженеров и специалистов в самых разных областях – от ландшафта до графики и акустики, – эти гонорары даже по самым низким расценкам измерялись девятизначными числами. Количество задействованных в проекте сотрудников архитектурных и конструкторских бюро доходило до пятидесяти человек. На строительство отводились определенные сроки (несколько лет), но порой возникали непредвиденные обстоятельства и, соответственно, задержки. Однажды ураган «Катрина» заставил нашу команду пересмотреть проект здания федерального суда, которое мы проектировали в Мобиле, штат Алабама. Также разрушительные последствия могут иметь инфляция и колебания обменных курсов. Например, когда мы приступили к проекту терминала № 1 международного аэропорта

имени Лестера Б. Пирсона в Торонто, наш контракт оплачивался в канадских долларах. В начале проекта канадский доллар стоил 90 американских центов, а в конце – 65 центов, поэтому наш гонорар значительно сократился. По сути, каждая составляющая проекта, подобного Marina Bay Sands, или объекту в Чунцине, или в Шэньчжэне, или публичной библиотеке Солт-Лейк-Сити, – величина переменная: время, люди, материалы, цены и положение в мире, в том числе во время пандемии. И тем не менее от архитектора ожидают, что он будет выполнять обязательства в рамках зафиксированного гонорара и нести убытки, если что-то пойдет не так. Можно заранее обозначить непредвиденные обстоятельства и установить размеры надбавок, а иногда и провести переговоры о пересмотре гонорара, но, учитывая диапазон не поддающихся учету обстоятельств, занятие архитектурой – профессия с высоким риском.

Енот за окном моего кабинета

И в то же время она приносит глубокое удовлетворение. Результаты меняют человеческую жизнь: то, как организована работа, сон и путешествия; то, как люди потребляют ресурсы нашей планеты; то, как они черпают вдохновение из окружающей их искусственной среды. Лишь немногое сравнится с удовольствием, получаемым, когда посещаешь построенный объект, который полностью заселен и функционирует, как планировалось, и слышишь от жителей или работников рассказы о том, как их жизнь изменилась к лучшему.

Во второй половине дня мы за два часа добираемся из Шэньчжэня в аэропорт Гонконга, чтобы прямым рейсом Cathay Pacifci улететь домой. Мы приземляемся в Бостоне в 11 вечера в субботу. С начала поездки прошла неделя. В воскресенье я беру выходной, который провожу с друзьями и за прослушиванием музыки. В понедельник я опять совершаю пятиминутную поездку от моего дома до офиса.

Шелестит плющ. Внутреннее пространство офиса манит светом. Мы возобновляем работу с того, на чем остановились.

Глава 1

Дом на холме

Хайфа в 1940-х годах, вид со склона горы Кармель – таким я знал город, когда был ребенком. Вид похож на тот, что открывается из нашей квартиры

Сейчас, когда мне уже за восемьдесят и я путешествую по миру несколько раз в год, я думаю о долгом странствии, которое невероятным образом привело меня из Хайфы тех времен, когда государство Израиль еще даже не существовало, к приключениям в архитектуре, которые продолжаются для меня уже шестьдесят лет.

Хайфа, ныне израильский город, во времена моего детства входила в состав мандатной территории Палестина, которой управляли британцы по мандату Лиги Наций. В Хайфе находилась штаб-квартира британцев. Город расположен в южной части побережья длинного серповидного залива, на дальнем краю которого, к северу, раскинулся город Акка (Акра) и виден горный хребет Ливан. Хайфа росла по склонам хребта Кармель ступенями. На берегу был порт, построенный и управлявшийся британцами. Портовая территория простиралась вдоль берега к востоку до границы нефтеперерабатывающего завода трубопровода Ирак – Хайфа (с его знаменитыми трубами). Вдоль порта проходил главный проспект центра города, в те времена известный как Кингзуэй, а сейчас улица Независимости. Здесь находились банки и деловая часть города. За этой улицей начинался Нижний город, или Старый город, как его называли. В этих районах преобладала характерная арабская средиземноморская архитектура с узкими улочками и многолюдными базарами. Воздух наполняли ароматы специй и жаренного на кострах мяса. В Нижнем городе была каменная застройка – теплая, средиземноморская, со сводами и куполами. Я с детства любил купола. В этом присутствует, я уверен, духовный элемент – кругообразность символизирует единство, – но есть и практический, эволюционный аспект, о котором я узнал много позже и который внушает благоговение: в пустынных районах, где мало деревьев для древесины, купола из кирпича или камня служат единственной формой для перекрытия большого пространства.

По направлению вверх от Старого города, как тогда, так и сейчас, цвет и характер города меняются по мере подъема. На полпути к вершине, на склонах хребта Кармель находился район Хадар-Ха-Кармель

из белых зданий в стиле баухаус. В центре Хадар-Ха-Кармеля располагался кампус Техниона, ныне израильского аналога Массачусетского технологического института. В отличие от яркой, современной простоты баухауса Технион представлял собой увенчанное куполом здание с симметрично расположенными крыльями с полированными каменными аркадами – попытка воссоздать романтический ориентализм в европейской архитектуре. Дальше вверх по склону находились Сады Бахаи, святое место для бахаитов, где похоронен основатель их религии. В юности я считал эти сады самым красивым местом в мире – воплощением рая. Наконец, на вершине, с которой открывался невероятный вид на гавань и город, находилась огороженная территория с озелененными виллами и малоэтажными многоквартирными домами. На вершине горы жили в основном высокообразованные немецкие евреи-иммигранты с утонченными манерами – профессора, квалифицированные специалисты, предприниматели, – которых менее утонченные обитатели района называли yekkes (от акронима для фразы на иврите, означающей «трудно понять»). Над этими людьми потешались – например из-за выраженного акцента, когда они говорили на новом для себя языке, – и в то же время их глубоко уважали. Именно с ними, а также с другими выходцами из Восточной Европы связано появление архитектуры баухауса в Хайфе и Палестине. В теплый полдень из открытых окон их домов звучала классическая музыка. На вершине горы Кармель росло много сосен. До сих пор всякий раз, почувствовав аромат сосны, я думаю о Хайфе. Это по-прежнему красивый город.

Я родился в Хайфе в День взятия Бастилии в 1938 году – через год с небольшим с момента знакомства моих родителей. Мой отец, Леон Сафди, приехал в Хайфу из своего родного сирийского города Алеппо в 1936-м. Он был девятым из десяти детей в семье еврейского торговца. Я никогда до конца не понимал, что привело моего отца в Хайфу. Был ли он сионистом? Старался ли проложить свой путь в семье, где было слишком много конкурентов? Но он приехал в Хайфу и основал собственное торговое предприятие. Он занимался импортом текстиля, высококачественной шерсти и хлопка из Англии и тканей из Японии и Индии для местных рынков.

Моя мать, Рейчел Сафди, урожденная Эссес, была англичанкой, но тоже родом из еврейской семьи с корнями в Алеппо. Бизнес ее отца тоже был связан с текстилем, и на рубеже XX века мой дед с семьей, эмигрировав в Англию, осел в Манчестере, который в то время был международным центром текстильной промышленности. Моя мать родилась в этом городе и воспитывалась как добропорядочная английская девушка. Она сохранила на всю свою жизнь сильный манчестерский акцент.

В 1937-м мама (ей тогда было 23 года) отправилась из Манчестера в путешествие на корабле, чтобы навестить свою сестру Глэдис, которая жила в Иерусалиме. Из Англии корабль прибыл в порт в Хайфе, откуда моя мама намеревалась по суше добраться до Иерусалима. Сойдя на берег, мама почти сразу же познакомилась с молодым человеком, у которого был офис рядом с доками, и через месяц вышла за него замуж. Поскольку вскоре началась мировая война, прошло десять лет, прежде чем мама вернулась в Британию.

Мой отец говорил на арабском, плохо владел ивритом, а образование получил на французском языке, поэтому владел им в совершенстве; мама говорила по-английски и немного по-французски. Так что поначалу у них даже не было надежного общего языка. Я был их первым ребенком, в течение нескольких лет родились еще двое, Габриэль и Сильвия, а Лилиан, четвертый ребенок, появилась на свет, когда мне было восемнадцать и наша семья уже жила в Канаде.

Технион в Хайфе, построенный по проекту Александра Бервальда в 1924 г., – флагман еврейского образования в Палестине

Евреи из Алеппо были широко известны как мизрахим, или восточные евреи, но большинство из них также утверждали, что принадлежат к сефардам, то есть происходят от евреев, изгнанных инквизицией из Испании и Португалии в конце XV века (слово «сефарад» на иврите означает «Испания»). На самом деле в Алеппо жило и множество других евреев, чьи предки никогда не покидали Ближний Восток. Сефарды говорили на ладино (сефардском языке), испанском диалекте, хотя в свое время давние жители Ближнего Востока тоже переняли ладино, и стало трудно провести четкие различия между двумя группами. Еврейский народ строго разделялся на ашкеназов (европейцев) и восточных евреев, а евреи из Алеппо, независимо от их фактического происхождения, принадлежали к восточной группе. Моя семья происходит из города Сафед в Галилее, отсюда и фамилия Сафди, варианты которой (Сафдие, Сафади) также можно встретить среди мусульман, христиан и друзов. Когда-то, в XVI–XVII веках, из-за экономического упадка Сафеда многие евреи переселились из Галилеи на север, в Алеппо.